Смерть пахнет сандалом - Мо Янь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я увидела, как цзюйжэнь Дань, а за ним и толпа господ шэньши, приблизился к свирепым солдатам, которые вытаращили глаза и взяли свои большие винтовки на руку. Все шэньши, кроме Даня, замедлили шаги, словно между ног у них неожиданно оказались булочки из рисовой муки, словно ступни их вдруг связал клей. Цзюйжэнь Дань медленно отделился от толпы и вышел вперед, будто вожак птичьей стаи. Он миновал первую арку. Защелкали затворы винтовок в руках солдат. Оробевшие шэньши остановились за аркой и дальше не пошли, а цзюйжэнь Дань остановился перед ней. Я выскочила из горстки женщин, пробежала несколько шагов до арки, опустилась на колени лицом к шэньши и спиной к цзюйжэню Даню и громко зарыдала, перепугав их всех. Собравшиеся в панике завертели головами. Я запела, взывая к ним:
– Господа хорошие, дядюшки, хозяева и ученые, я – Сунь Мэйнян, дочь Сунь Бина, челом вам бью, умоляю вас, умоляю, спасите моего отца. Отец начал смуту, но на то есть причины, пословица гласит, что загнанный заяц и тот кусается, тем более что отец – знаток устоев и правил, церемоний и приличий, человек культурный, самоотверженный муж, честный и прямодушный. Он и народ собрал бунтовать для общей пользы. Господа хорошие, дядюшки, хозяева и ученые, окажите милость, спасите жизнь моего отца…
Пока я рыдала, высоченный Дань приподнял полы длинного халата, сделал пару шагов вперед. Ноги у него подогнулись, и он опустился перед солдатами на колени. Я понимала, что цзюйжэнь Дань опустился на колени не перед солдатами, а перед управой уезда Гаоми, перед начальником уезда Цянь Дином, моим названым отцом господином Цянем.
Ах, названый отец, у Мэйнян быстро поспевает в животе плод, зачат наш ребенок, ваш дражайший отпрыск. Он – ваше семя, и когда он вырастет, он будет воскуривать по вам те же благовония, что и семья Цянь. Не заглядывай в глаза монахам, взирай на Будду и спаси жизнь деда твоего ребенка.
Первым на колени опустился цзюйжэнь Дань, его примеру последовали все шэньши, скоро тьма народа стояла на коленях по всей улице. Цзюйжэнь Дань вынул из-за пазухи свиток бумаги, развернул перед собой. На бумаге четко были видны большие письмена. Цзюйжэнь Дань стал громко читать:
– Сунь Бин начал смуту, но не без причин. Пострадали жены и дочери, сильный огонь опалил сердца простого люда. Многие взбунтовались, выступив в защиту народа. Кара, вменяемая ему, не отвечает степени его вины, Сунь Бину следует оказать снисхождение. Освободите Сунь Бина, утешьте чаяния людей…
Цзюйжэнь Дань двумя руками поднял прошение над головой и долго не вставал, словно ожидая, что кто-то подойдет и возьмет бумагу у него. Но подобные волкам и тиграм солдаты плотно встали перед входом в управу, безмолвствовавшую будто заброшенный старый храм. С балок кухни горевшего вчера ночью подворья еще тянулись струйки сизого дыма, а от голов нищих у входа уже разило вонью.
Прошлой ночью герои славно пошумели в управе, большой огонь рвался в небо, везде гремели крики.
Если бы я сама не принимала в том действии участия, не видела все те картины собственными глазами, то в жизни не смогла бы представить того, что произошло прошлой ночью, как вспомнишь, сразу охватывает запоздалый страх. А подумаешь, и не страшно ничего, сразу думаешь о том, как не щадили своей жизни нищие. Отрубят тебе голову – будет тебе всего лишь рана размером с чайную чашку.
С тайной ненавистью вспомнила я, как прошлой ночью отец тронулся головой и погубил такую великую задумку. Сам жизни лишишься – пустяк, а вот потащил за собой других – дело серьезное. Столько нищих сгинули. Если бы госпожа не пришла на помощь, то твоя дочь тоже бы с жизнью распрощалась.
Почему же, почему, отец, скажи, ну почему?
Время от времени из управы вылетал кто-то из чиновников и с опаской, как дикий кот, прошмыгивал мимо. Прошло время, за которую целую трубку можно выкурить. Цзюйжэнь Дань застыл в той же позе, словно глиняное изваяние. Шэньши и народ за ним оставались в том же положении. Из управы не доносилось ни звука. Вновь пролетело время на то, чтобы трубку выкурить. В управе все оставалось недвижным, солдаты перед воротами стояли, вытаращив глаза и сжимая винтовки, будто перед лицом могучего врага. По шее цзюйжэня Даня текли капли пота. Прошло еще немного времени, и руки цзюйжэня Даня начали дрожать, пот заструился у него по спине. Но за воротами управы по-прежнему царила мертвая тишина.
Неожиданно в толпе заголосила старушка из семьи Сун:
– Смилуйтесь…
За ней в плач ударились другие:
– Смилуйтесь… Смилуйтесь…
Мои глаза затуманились от горячих слез. Было смутно видно, как толпа земляков на главной улице стала отбивать земные поклоны. Множество тел поднимались и опускались, слева и справа слышался плач и стук лбов о камни.
Земляки простояли на коленях на главной улице перед воротами до самого полудня, сменились три караула солдат, но никто так и не вышел из ворот, чтобы принять прошение из рук цзюйжэня Даня. Высоко воздетые руки старика постепенно склонились, прямое тело мало-помалу сгибалось в пояснице. И в конце концов почтенный цзюйжэнь Дань повалился на землю. А в это время…
В управе загремели барабаны, трижды выстрелили пушки, ворота с громыханием отворились, мелькнула процессия перед парадной аркой. Но я смотрела не на свирепых солдат, не на внушительного вида свиту, я смотрела лишь на повозку в их рядах, на клетку на ней и на стоящих в клетке двух людей: моего отца, доблестного Сунь Бина, и Шаньцзы, Сунь Бина ненастоящего.
Мяу-мяу, мяу-мяу, какая печаль на сердце…
Глава 16. Сунь Бин говорит об опере
Превосходно, замечательно, отлично! Устроим здесь для вас представление на славу! Вот вам Сунь Бин, едущий по большой дороге у тюрьмы. Как раз на Праздник Середины осени яркое солнце воссияло в Небесах и на Земле. Стоит Сунь Бин в арестантской повозке и осматривается по сторонам. Да видит он только повсюду земляков, застывших по обе стороны улицы. Видит только перед повозкой служителей управы, расчищающих себе дорогу звонкими гонгами. Видит только позади повозки ожесточенных солдат на конях. Мечи обнажены, стрелы натянуты, патроны лежат наготове. Немецких чертяк и
