Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

китайских бойцов единит напряжение. И все оттого, что накануне вечером братец Чжу Восьмой повел толпу с налетом на тюрьму, понадеявшись, что уловкой сможет подменить столбы и украсть перекладины. Вот только я решился идти на казнь. В такие моменты к богам взывать тщетно, а демоны тебя и не услышат. И остается только стоять неприступной горой на этой повозке. Прости, брат, Сунь Бин обманул твои ожидания и надежды товарищей, и вы за это поплатились жизнью. Висят теперь ваши умерщвленные головы на стене управы. Но имена ваши будут вписаны в списки великодушных духов и будут прославлены навечно не одной оперой маоцян.

Отрывок из маоцян «Казнь сандалового дерева», «Сунь Бин следует по улице»

1

Рука Чжу Восьмого железным крюком сжала мне горло, из глаз искры посыпались, в ушах – грохот, глаза вышли из орбит, виски распирает… Чувствую, что вот-вот попрощаюсь с жизнью. Но нет, так я умереть не могу, очень уж западло погибнуть от руки Чжу Восьмого. Я родился героем, умереть тоже нужно мощно. Братец Чжу Восьмой, Сунь Бин понял, что ты всем этим хотел показать. Ты боялся, что меня пригвоздят сандаловыми колышками, казнят такой казнью, что папу с мамой кричи не кричи, боялся, что придет время, мне и при желании будет не помереть, и в живых остаться не получится, вот ты и задумал задушить меня, чтобы расстроить планы немецких дьяволов. Отпусти руку, брат Чжу Восьмой. Задушив меня, ты лишь опозоришься да лишишь себя доброго имени. Ты не понимаешь, что, подняв знамя сопротивления в борьбе с немцами, я совершил свой подвиг лишь наполовину. Если я сбегу с полдороги, то все пойдет на спад и останется незавершенным. Я хочу проехать по улице, распевая маоцян. В жизни надо быть твердым и неприступным, как железо или алмаз. А смерть должна наступить красиво и торжественно. Дай же мне на эшафоте, что в пять чжанов, показать присутствие духа. Хочу своим видом пробудить всех почтенных земляков, ошеломить заморских дьяволов. С приближением смерти на меня снизошло прозрение, и я пальцами вцепился в глаза Чжу Восьмого и начал бить его коленом ниже живота. Чувствую, как полилось что-то горячее… Его пальцы разжались, а моя шея освободилась.

В лунном свете я увидел множество солдат и офицеров, выстроившихся вокруг нас с Чжу Восьмым. Лица у них распухли, подобно раздуваемому мясником мочевому пузырю свиньи. Некоторые из военных приблизились, схватили меня за руки и поставили меня на ноги. Зрение у меня наконец-то восстановилось, и я увидел перед собой давнего друга, нищего Чжу Восьмого. Тот лежал на боку. Его тело сотрясала дрожь. Вся голова Чжу Восьмого была залита чем-то синим, и от него разносилась жуткая вонь. Только тогда я понял, почему он отпустил меня – совсем не из-за того, что я сопротивлялся, а потому что его сильно ударили по голове солдаты.

Солдаты толпой потащили меня через парадную арку и каменные воротца, задержались они только на площадке перед главным залом. Подняв голову, я увидел, что величественный судебный зал уже ярко освещен. Фонарь, подчеркивающий присутствие Юань Шикая, висел высоко под передней балкой здания. Фонарики правителя уезда Гаоми робко теплились по сторонам. Тащившие меня солдаты вошли в судебный зал. Только тут они ослабили хватку и швырнули меня на каменный пол. Опираясь на пол, я приподнялся. Ноги подкосились, тело закачалось. Один из солдат пнул меня под колено, и я невольно осел на камни. С помощью рук я вытянул ноги перед собой и так и остался сидеть на полу.

Разместившись поудобнее, я поднял голову и увидел круглое поблескивавшее лицо Юань Шикая и вытянутое сморщенное лицо Клодта. Уездный Цянь Дин стоял в сторонке, согнувшись и сгорбившись, жалкий и унылый. До меня донесся голос Юань Шикая:

– Разбойник, представший перед судом, назови свое имя!

Я рассмеялся в голос.

– Ваше превосходительство Юань, воистину у вас, благородного человека, глаза никуда не годятся, я, как говорится, не меняю имени в пути и фамилии при остановке. Я – великий вождь, поднимающий народ на сопротивление немцам. Звать меня Сунь Бин, а теперь, осененный божественным Юэ Фэем, я готовлюсь принять наказание в павильоне, где бушуют ветры и гремят волны!

– Внести фонари! – рявкнул Юань Шикай.

Несколько фонарей нависло над моим лицом.

– Уездный начальник Цянь, это как понимать? – холодно вопросил Юань Шикай.

Цянь Дин поспешно шагнул вперед, поднял рукава халата и опустился на одно колено:

– Докладываю вашему превосходительству: ваш покорный слуга только что был с проверкой в камере смертников. Сунь Бин все еще там, сидит в цепях, надежно прикован к камню.

– А это тогда кто?

Уездный поднялся, встал передо мной, принялся с помощью фонаря внимательно разглядывать мою физиономию, глаза его при этом поблескивали, как блуждающие огни.

Я поднял подбородок и разинул рот.

– Смотри, смотри хорошенько, сановник Цянь, мой подбородок ты должен точно узнать, еще совсем недавно его украшала роскошная борода. А тут во рту когда-то были зубы, такие, что кости перекусывали и железо пережевывали. Бороду мне ты собственноручно выдрал, а зубы Клодт мне пистолетом выбил.

– Если ты – Сунь Бин, то кто тогда тот Сунь Бин, который в тюрьме? Или ты умеешь раздваиваться? – спросил Цянь Дин.

– Не я умею раздваиваться, это вы смотрите и не видите.

– Всем на постах повысить бдительность, главные ворота запереть, внутри управы искать по всем углам разбойников, и живых, и мертвых. Всех сюда в зал, – отдал приказ своим подчиненным Юань Шикай. Большие и малые головы роем умчались вон. – Ну, а ты, уездный, быстро отправляйся за этим своим вторым Сунь Бином, я все же хочу убедиться, кто из них – настоящий, а кто – нет!

Очень скоро солдаты притащили в зал тела четырех нищих и обезьянки. На самом деле сказать «тела» было бы неуместно, ведь почтенный Чжу был еще жив. Из его горла вырывалось клокотание, а на губах цветком хризантемы пузырилась кровавая пена. Сидя в трех ч и от него, я увидел, что его еще не закрывшиеся глаза давали мутный отсвет. Этот отблеск словно стальным острием пронзил мое сердце. Почтенный Чжу Восьмой, брат мой любезный, мы уже двадцать лет дружим с тобой, я хотел в этом году собрать в городе всю труппу маоцян, чтобы дать представления, ты пригласил меня в Храм Матушки-Чадоподательницы выпить с тобой три чашки вкусного. Ты – большой поклонник маоцян, можешь даже декламировать со сцены. Голос у тебя хрипловат,