Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

Она поднялась и хотела выйти.

– Нет, уж посиди, Дуня, – сказал ласково старик. – Дело-то касается больше всего тебя да тебя, Василий Михайлович. Как же будет со свадьбой? Сыграем сейчас, на курьерских или отложим до возвращения жениха из плавания?

– Я не знаю… – смущённо отвечала Евдокия Степановна. – Мы ещё не говорили об этом. Как Василий Михайлович…

– Вот, вот, – покачал головой старик, – о других вы говорите и печётесь, а о себе, сударыня? Что вы скажете, государь мой? – обратился он к Головнину.

– Долг моей совести и мои чувства к Евдокии Степановне велят мне отдалить сей счастливый миг моей жизни до возвращения из экспедиции.

– По какой причине?

– По той наипростейшей, Степан Васильевич, что наш брат иной раз из плавания может и не возвратиться…

Василий Михайлович взглянул на невесту и увидел, как она отступила к клавикордам и лицо её побледнело.

Матушка громко вздохнула. А старый Лутковский задумался.

– Что ж, – сказал он, наконец, – сие правильно. Против этого ничего не скажешь.

Решено было свадьбу отложить, устроив в ближайшее время обручение.

Обручение состоялось в доме Лутковского, почти без посторонних, если не считать «трёх Фёдоров».

После краткого богослужения, совершённого священником местного прихода, молодые обменялись обручальными кольцами, приняли поздравления от присутствующих, затем все выпили шампанского.

Всё было просто и в то же время необыкновенно волновало сердце Василия Михайловича. Серьёзное, сосредоточенное выражение лица Евдокии Степановны врезалось навсегда в его память. Для Василия Михайловича сила была не в торжественности церемонии обручения, не в дыму ладана, не в словах священника, а в том, что крепче всего: слово любви было для него нерушимо.

Глава 7

Царский смотр

Спуск на воду шлюпа «Камчатка» состоялся 12 мая 1817 года.

При церемонии спуска пожелал присутствовать сам царь Александр I, поэтому к ней готовились с особенным старанием.

Верфь была приведена в величайший порядок, а судно вымыто, как стёклышко, и украшено гирляндами из хвои.

Василий Михайлович, никогда не бывший любителем парадности, чувствовал себя в эти дни совсем не в своей тарелке, ибо приходилось заниматься тем, к чему он не привык и чего не ценил.

Поэтому украшение судна он поручил Муравьёву, дав ему в помощники Врангеля и Литке. И с удовлетворением отметил вскоре для себя, что эти последние не за страх, а за совесть стараются всё сделать на судне красивее и параднее. А Муравьёв быстро остыл к этой работе, целиком предоставив поле действия своим помощникам. Василий Михайлович не протестовал против равнодушия своего старшего лейтенанта ко всему, что не имело прямого отношения к плаванию.

На себя Василий Михайлович взял обязанности смотреть за тем, чтобы всё было по уставу и по форме. Он был аккуратен и даже щепетилен, что касалось этой стороны дела. Даже в сильнейшие штормы, когда смертельная опасность нависала над «Дианой», он был одет по форме и никогда не забывал пристегнуть саблю, не только не нужную, а даже мешавшую ему.

День царского смотра выдался яркий и тёплый. Шлюп, уже нёсший на себе мачты с реями, был расцвечен флагами. Команда в числе 130 человек задолго до прибытия царя была выстроена на шканцах при офицерах, имея во фланге приданный на время торжества адмиралтейский оркестр. Против команды по другому борту шлюпа стояли в двух шеренгах судовые плотники, столяры, маляры, конопатчики, смоловары, такелажники, кузнецы и люди всех прочих ремёсел, применяемых при кораблестроении, наряженные в новые красные рубахи с длинными кумачёвыми перевязями через плечо.

Перед строем был поставлен стол, накрытый белой скатертью, отороченной золотистой бахромой, с такими же кистями по бокам. На столе, поблёскивая серебряной с чернью крышкой, лежало евангелие, массивный ручной вызолоченный крест, чаша для святой воды. Золото риз многочисленного духовенства, возглавленного митрополитом Петербургским и Ладожским, спорило своим блеском с блеском медных труб оркестра.

Великан дьякон время от времени оправлял на ветру копну своих буйных иссиня-чёрных волос, нетерпеливо побрякивал уже заправленным кадилом и откашливался густым басом, прочищая голос.

У трапа, устланного красным сукном и охраняемого часовыми, находился Головнин в полной парадной форме, в высокой треуголке с белыми перьями, ниспадавшими пышной россыпью, в коротком тёмно-зелёном мундире с расшитым золотом высоким воротником, в тёмных, плотно облегавших ноги рейтузах со штрипками.

Тут же находились директор корабельных строений, высшие чины верфи. Ждали царя час, другой, а его всё не было. Напряжение нарастало.

Наконец показалась многовёсельная яхта под развевающимся на быстром ходу чёрно-жёлтым императорским штандартом.

Царь, сопровождаемый свитою, проходит под аркой, увитой зеленью, поднимается по настилу, застланному красным сукном, в эллинг, оттуда по трапу – на шлюп.

Головнин и директор корабельных строений встречают царя, рапортуя каждый по своей части.

Александр обходит строй, здоровается с экипажем, обходит судно.

За спиной царя следует его свита: адмирал Мордвинов, престарелый адмирал Шишков, Аракчеев и другие сановники. Начинается торжественный молебен.

Несутся к высокому небу громоподобные моления дьякона. Что-то тихо, закрывая глаза, произносит митрополит, поёт стройный хор митрополичьих певчих.

В эти минуты особенно удобно наблюдать царя. Головнин не спускает с него глаз, и ему вдруг припоминается, как недавно в одном офицерском кружке, собирающемся у старого флотского знакомого, рассказывали, как этот человек, император всероссийский, в четырнадцатом году в Париже в присутствии гвардейских офицеров сказал про свой народ: «Русский, если не дурак, то плут». А когда герцог Веллингтон во время смотра русских войск на равнине де-Вертю сделал комплимент выправке и порядку царских полков, он ответил ему: «У меня на службе много иностранцев, им я обязан этим». Так-то он ценит русский народ!

Василий Михайлович переводит взгляд на Аракчеева. В том же кружке офицеров кто-то назвал Аракчеева «людоедом». «Людоед и есть! Чего стоит один тяжёлый взгляд его свинцовых, ничего не выражающих глаз!..»

Таким мыслям предавался Василий Михайлович Головнин глядя то на царя, то на приближённых его. Но вот молебен окончен. Начался обход корабля в предшествии духовенства, кропившего святой водой все помещения и такелаж.

Потом пили шампанское, причём директор корабельных строений разбил, как полагалось, бутылку о борт корабля.

В ту же самую минуту рабочие бросились выбивать брусья из-под киля, на которых держался корпус «Камчатки» на эллинге. Дрогнув всем своим огромным телом, корабль двинулся по смазанным салом полозьям сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее и под звуки оркестра с шумом врезался в голубую воду реки Охты. Затем, гоня перед собой пенистый бурун, фрегат пересёк реку и, слегка покачиваясь на поднятой волне, остановился почти у противоположного