Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

class="p1">– Язвы? Ишь ты! – отозвался старик, придвигаясь поближе к Головнину и приставляя правую руку щитком к уху, чтобы лучше слышать собеседника, который сказал эти слова, понизив голос. – Ишь ты! Скажите на милость! Какие же это язвы они усмотрели?

– Какие? – переспросил Головнин. – Да ведь всё те же, что и ранее, Степан Васильевич: крепостное состояние крестьян, двадцатипятилетняя солдатчина, отменно тяжёлое, повсеместное лихоимство, неправда в судах…

– Так-с… – протянул как бы удивлённый старик. – Ну так что же наши гвардейцы?

– Слышал я, что офицеры Семёновского полка, возвратившись из-за границы в Петербург, образовали круг иль не то артель.

– Карты, кутежи, цыганы? Так то и досель было.

– Нет. Сбираясь вечерами, кто из них играет в шахматы, кто читает газеты, разговаривают о разных происшествиях и купно обсуживают, что надлежало бы сделать, дабы улучшить жизнь в нашем отечестве. Сказывают, и в Москве тоже дворяне наши не только приятно проводят время, а, собираясь малыми кружками, обсуживают происшествия как нашей жизни, так и европейской.

– Так, так… – уже поддакивал старик. – Ну что же, задуматься есть над чем. Пусть думают. Ну а государь что?

– То неведомо, – отвечал Головнин.

В это время со двора раздался голос Феопемпта. Разговор прекратился. К террасе подъехала линейка[133], запряжённая огромным, тучным вороным жеребцом Лешим, с косматой гривой чуть не до земли, с чёлкой, как фартуком, закрывавшей его голову, и пышным хвостом до самых бабок.

На козлах за кучера сидели Ардальон и Феопемпт и звали скорее садиться.

Когда все уселись в линейку, Феопемпт громко зачмокал губами и изо всех сил стал дёргать вожжами, очевидно, зная нрав Лешего, но конь продолжал стоять на месте, как отлитый из чугуна. Тогда Феопемпт достал из-под сиденья собачий арапник с витой из толстого ремня ручкой и начал охаживать жеребца.

Леший зашагал неторопливыми, но крупными шагами, как бы говоря сидевшим в линейке: «Ладно, за ягодами, чай, едете, и так сойдёт…»

Парк незаметно перешёл в лес.

Остановились на маленькой полянке, привязали лошадь к молодой ёлке и разбрелись по звонкому сосновому бору, где нежно пахло цветущей сосной и тенькали невидимые синицы.

Захватив свои корзины, Ардальон и Феопемпт углубились в лес, громко перекликаясь.

Когда голоса юношей стихли, Евдокия Степановна, шедшая вместе с Головниным, сказала, смеясь:

– Ну, мои братья, наконец, оставили вас в покое. Скажите же, как ваши дела с экспедицией?

– Шлюп строится, офицеров и команду подбираю, – отвечал Головнин.

Но, по совести, мысли его в эту минуту были заняты не шлюпом.

То, для чего, собственно, он и приехал сюда, сейчас можно было отлично осуществить. Никто не мешал ему сказать этой прелестной девушке, что он любит её, что просит быть его женой, что хотя разница в летах и велика, он постарается сделать так, чтобы она никогда не почувствовала тягость жизни с ним.

Она же, казалось, ничего не замечала и продолжала расспрашивать об экспедиции.

– А кто же будут вашими ближайшими помощниками? Вы хорошо знаете их? Вы можете на них положиться? – спрашивала Евдокия Степановна.

Василий Михайлович встряхнулся, стараясь вникнуть в её слова.

Вопрос Евдокии Степановны пришёлся в самую точку. Для нынешней экспедиции, не в пример его плаванию на «Диане», с подбором офицеров дело обстояло неважно, в чём он и признался торопливо и нехотя.

Молодая девушка с серьёзностью, не свойственной её годам, потребовала посвятить её в подробности. Головнин объяснил себе такую заинтересованность тем, что вместе с ним в плавание идут её братья.

– Старшим после меня будет лейтенант Муравьёв.

– Что он за человек?

Забыв ответить на вопрос, Головнин прислушивался, не слышно ли голосов братьев. Надо же объясниться. Лучшее время едва ли можно найти. Но он молчал.

– Василий Михайлович, что с вами? – удивилась девушка.

– Да, да, простите меня… – сказал он в смущении. – Посмотрите, сколько малины! И вся спелая… Вы меня о чём-то спросили?

Девушка улыбнулась и повторила свой вопрос.

Только сейчас дошло до сознания Василия Михайловича, что Евдокия Степановна говорит о том, что для него дороже всего на свете, – о его морской службе, о предстоящих в плавании трудах. Он отвечал серьёзно:

– Сказать вам по совести, я сам мало знаю Муравьёва. Мне рекомендовал его мой внучатный[134] брат, тоже морской офицер, Сульменов.

– А он его знает хорошо?

– Нет, только со слов брата своей жены, мичмана Литке, который познакомился и подружился с ним не то в Гельсингфорсе, не то в Свеаборге. За этого Литке меня просил тот же Сульменов.

– А мичмана Литке знаете?

– Нет, – отвечал Головнин. – Тоже лишь со слов брата.

– А ещё кто идёт с вами в плавание?

Головнин смущённо улыбнулся.

– Что означает ваша улыбка? – спросила она. – Может быть, третий ваш помощник вам известен ещё менее?

– Вы угадали. Мне он совершенно неизвестен.

– Как его фамилия?

Матюшкин, Фёдор Фёдорович. Учился в лицее. Мне ведомо лишь, что он друг того молодого пиита, что уже обращает на себя внимание многих просвещённых в поэзии людей. Вы читали его стихи в «Российском Музеуме»?

– «Воспоминания в Царском селе»? – с живостью спросила Евдокия Степановна. – Как же то можно не читать!

– Люди, сведущие в этом деле, говорят, что это даже лучше Державина и Батюшкова.

– Несведущие могут сказать то же самое. Я выучила их наизусть, – с ещё большей живостью сказала Евдокия Степановна. – А разве он тоже моряк?

– Кто – Пушкин или Матюшкин?

Евдокия Степановна рассмеялась:

– Ах, нет, я разумею, конечно, Матюшкина вашего.

– Нет, просто коллежский секретарь, – отвечал Головнин и, заметив удивление на лице своей собеседницы, пояснил:

– За него просил меня такой уважаемый человек, как директор Царскосельского лицея Энгельгардт. Я не мог отказать ему.

– Но каковы же права сих господ на участие в столь длительной и трудной экспедиции? Ведь вы же их берёте не в качестве учеников?

– Они оба, и Литке и Матюшкин, любят море и мечтают с детства о путешествиях.

– И только? Неужели этого достаточно?

– Это уж много. Службе я их выучу в плавании. Главнейшее, чтобы любили море, не были пассажирами на шлюпе.

Но девушка продолжала недоумевать.

– Как же вы не страшитесь отправляться в столь опасное плавание с такими помощниками? – допытывалась она. – Вы так уверены в себе, что вам не нужны помощники?

– Да, в себе я уверен, – просто и спокойно сказал Головнин, продолжая щипать малину и бессознательно глотая ягоды, вкуса которых не ощущал. – К тому же я всё-таки не один. Сказывают, что Муравьёв дельный офицер. Кроме него, со мною идёт в плавание и кое-то из моих