Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

сообщить нашим наиболее любопытным читателям, что уже в Петербурге Василию Михайловичу стало известно, что как он, так и Рикорд произведены в чин флота капитана второго ранга и награждены за плавание на «Диане» пожизненной пенсией в размере полутора тысяч рублей серебром в год и что ему высочайше повелено составить записки о его плавании для издания за счёт кабинета его величества.

Хлебников и другие офицеры, служившие на «Диане» (кроме предателя Мура, который по возвращении на Камчатку застрелился), а также все матросы были награждены пенсионом в сумме полного годового жалования, а бывшим в плену Шкаеву, Макарову, Симанову и Васильеву было разрешено оставить службу, когда они пожелают.

Этим же матросам сам Василий Михайлович Головнин положил от себя пособие из своих скромных средств, а Шкаеву назначил пожизненную пенсию.

Курильцу же Алексею за его усердие был пожалован от царя морской офицерский кортик и вместо пенсии по двадцать фунтов пороха и по пуду свинца в год.

Часть IV

Вокруг света на фрегате «Камчатка»

Глава 1

В майский полдень на Галерной

Стоял май 1816 года. С Невы тянул лёгкий ветерок, приносивший на Галерную улицу запах воды, корабельного каната, смолы. Если прибавить к этому запах весеннего утра, то можно вполне понять, как всё это волновало Василия Михайловича Головнина, почти два года не видавшего моря.

Он встал и распахнул окно.

Ветер слегка зашуршал листами бумаги, лежащими на столе, и чуть было не сбросил на пол гусиное перо, только что очинённое для письма, словно давая знать, что пора бы кончить работу в такое прекрасное утро.

Василий Михайлович положил перо на место и снова заглянул в листы, исписанные его крупным и твёрдым почерком. Хотя это были всего лишь заметки, какие он, по давней привычке учёного, моряка и путешественника, ежедневно заносил на бумагу, но всё же ему жаль было оставлять и этот малый труд.

Он снова присел к столу, но вдруг задумался и пера в руки не взял. Воспоминания, как этот ветер, неожиданно посетили его и взволновали так же, как запах смолы, воды и корабельного каната.

Он вспомнил любимую «Диану», бурное плавание, и бегство её от англичан, и Курильские острова, и японский плен, и тюремный журнал из ниток.

Но не эта, столь богатая пережитыми приключениями жизнь взволновала его сейчас.

Он думал о другом: сохранил ли он среди грозивших ему опасностей верность своему народу и отечеству, его славе, его науке, его просвещению, как и просвещению своего века? Был ли он в самом деле учёный?

Он мельком посмотрел на свою книжную полку и тотчас же отвёл свой взгляд.

«Мало, мало ещё сделано…» – подумал он с сокрушением. Но Василий Михайлович был чересчур взыскателен к себе.

Его основные труды уже вышли в свет и доставили многим учёным морякам, географам и исследователям новых земель, да и прочей, более широкой публике великое удовольствие.

В учёном мире он снискал себе немалое уважение.

Опубликованные им записки о плавании на «Диане», описание Курильских островов, замечания о Камчатке и Русской Америке и особенно его книга «В плену у японцев» принесли ему известность столь широкую, что простиралась она далеко за пределы отечества.

Не далее, как вчера, в Адмиралтействе один старичок, весьма почтенный человек и большой ценитель наук и художества, остановил его на лестнице и, пожав ему руку, сказал:

– Рад, рад за вас, Василий Михайлович, не посрамили вы русской науки и словесности. Получил письмо из Лондона от приятеля. Пишет: читают тут вашего Головнина, записки его о японском плене не токмо учёные и моряки, но и английские школьники.

Василий Михайлович только плечами пожал:

– Лестны мне эти слова, но неведомо, справедливы ли? Всё же малы ещё мои труды…

Он и сейчас, сидя за письменным столом, думал так же. Но, взглянув в открытое окно, откуда всё тянуло на него с речного простора запахом влаги, смолы и весеннего утра, он улыбнулся.

«Ну что же, – промолвил он про себя, – ведь ещё не кончилась моя дорога. Не кончились и мои труды… А на сегодня, в самом деле, хватит… Надобно и её повидать».

Он взглянул на часы и быстро поднялся.

Было ровно двенадцать. Глухо бухнула пушка с верков[132] Петропавловской крепости.

Василий Михайлович вышел из дому, подозвал проезжавшего мимо извозчика и приказал везти себя в Летний сад.

Остановившись у ворот со стороны Инженерного замка, Головнин отпустил извозчика и пошёл пешком боковой аллеей вдоль Лебяжьей канавы.

Здесь почти никого в эту пору не было – все гуляющие фланировали в средних аллеях, и потому было ему не так страшно попасться на глаза той чудесной девушке, встречи с которой он сейчас искал и одновременно боялся.

Знаменитый мореплаватель, автор интереснейших записок, переведённых и англичанами, и французами, и голландцами, капитан второго ранга Головнин, не боявшийся ни морских бурь, ни неприятельских пушек, теперь робел, как мальчик.

Он снова взглянул на часы: было как раз время, когда она обычно гуляла с кем-нибудь из родных в саду. Она была там, в средней аллее, он чувствовал это, страстно хотел видеть её, но боялся, что, встретив его, она догадается, ради кого пришёл он в сад, и, быть может, обвинит его в навязчивости. И он медлил с этой встречей.

В канаве плавали парами белые лебеди. Привыкнув получать подачки от гуляющих, завидев Головнина, в нерешительности остановившегося вблизи, они стали собираться в стаю в ожидании кормёжки.

К сожалению, у Василия Михайловича не было при себе ничего, кроме кошелька с табаком.

Вывел его из затруднения парнишка, до смешного похожий лицом и ухватками на Тишку гульёнковских дней. У парня на широком ремне, перекинутом через шею, висела огромная корзина с сайками, прикрытая белой занавеской.

– Извольте, ваше сиятельство, – обратился парень к Василию Михайловичу, раскрывая перед ним корзину с товаром.

Головнин взял пышную сайку и, разламывая её на кусочки, стал бросать птицам, наблюдая за тем, как изящно, неторопливо, не толкаясь и не ссорясь между собой, с полным соблюдением своего птичьего достоинства, лебеди подбирали бросаемые им куски.

Невольно увлёкшись этим занятием, Василий Михайлович принялся уже за вторую сайку, когда за спиной его раздался весёлый, звонкий смех и возглас:

– Вот никогда бы не помыслила, что у вас столь чувствительное сердце!

Василий Михайлович быстро, испуганно обернулся и сунул взятую им сайку обратно в корзину продавца. Перед