Петербургские очерки - Пётр Владимирович Долгоруков

толкнули правительство, к восторгу реакционеров, на путь реакции, Головнин в качестве министра народного просвещения, человек сильный и энергичный, имел поразительную слабость — и прискорбное несчастие для человека его ума — связать свое имя с реакционными действиями, о которых мы будем говорить ниже. История не может для такого умного человека, как Головнин, как для некоторых из его коллег, принять в виде извинения глупость; она тем строже отнесется к нему»[367].

В дополнение можно привести другой отзыв Долгорукова о Головнине в статье «Чего хотят константиновцы?»[368]: «Самый ближний, самый доверенный из советников великого князя — Александр Васильевич Головнин, нынешний министр народного просвещения, истинный глава и предводитель константиновцев. Александр Васильевич — человек ума необыкновенного, большой начитанности, отличный администратор, трудолюбив и деятелен в высшей степени; обладает вполне даром в России редким — уметь распоряжаться своим временем, а потому за всем успевает следить, ничто от него не ускользает. Сверх того, он обладает еще способностью, редкой везде, заниматься в одно и то же время разными предметами — и заниматься успешно. Высокочестный и бескорыстный в отношении к деньгам и вообще к материальной обстановке жизни, он на поприще придворном чрезвычайно хитер; под видом простоты и бесцеремонности отменно ловок, превосходно знает сердце человеческое и все изгибы его: умеет искуснейшим образом запушить руку в самые сокровенные из этих изгибов; а потому мастер управлять людьми и доводить их до своих целей. Властолюбие его не знает пределов; он хочет непременно повелевать всеми и везде, и, как часто случается с людьми умными, самолюбие обольщает его, тайным голосом нашептывая: «Ты столь умен; к чему же русским конституция, когда власть находится у тебя в руках? Ведь ты для них — лучшая из конституций».

В № 2 «Le Véridique»[369] Долгоруков так характеризует деятельность Головнина как министра: «Назначение А. В. Головнина на место министра народного просвещения было принято разнообразными течениями либерального мнения с восторгом. «Вот, наконец, говорили люди, министр просвещенный, либеральный, энергичный, который всегда заявлял о своем намерении идти по пути прогресса». «Константиновцы» говорили «конституционистам»: «Оставьте ваши конституционные идеи; посмотрите Головнина и его друзей за делом; они вам блестяще докажут, что хорошие министры лучше всякой конституции». Партия стародуров была в бешенстве, она была вне себя. Ни она, ни по совести говоря, никто не мог предугадать, что псевдолиберальные министры, чтоб сохранить свои портфели, дойдут до действий, которых не позволяли себе реакционные министры в течение последних лет. Никто не мог предвидеть приостановку газет и журналов, высылку профессора [П. С. Павлова, высланного в Ветлугу за речь о тысячелетии России], закрытие воскресных школ и народных библиотек, запрещение издавать газету или журнал без разрешения тайной полиции, наконец, инструкций по цензуре, составленных в таком духе, что сам Николай подписался бы под ними обеими руками… Мы не знаем в русской истории XIX века министров, которые бы вступили на свою должность при таких горячих приветствиях общественного мнения, как князь Горчаков в Министерство иностранных дел в 1856 году, генерал Милютин в Военное министерство весною 1861 года и Головнин в Министерство народного просвещения в декабре (того же года). Князю Горчакову потребовалось 4–5 лет, чтобы пасть в общественном мнении страны; Милютин с плачевной быстротой спускается сейчас по тому же спуску. В петербургской атмосфере есть действительно что-то фатальное, что-то пагубное, зловредное, что парализует ум, отнимает прозорливость, ослепляет людей и влечет людей по пути, в конце которого — анархия и развал империи.

Первые действия нового министра народного просвещения понравились всем. Головнин отказался жить в роскошном большом дворце, предназначенном для министра народного просвещения; он удовольствовался скромной квартирой и настоял у государя на открытии новой гимназии в Министерском дворце. Он сделал визиты всем видным петербургским журналистам и просил их поддержать его словом и советом. Специальная комиссия была создана для выработки нового цензурного устава. Само собой разумеется, эту новость распубликовали во всех европейских газетах с комментариями, в которых говорилось, что новая комиссия должна действовать в самом либеральном направлении (мы увидим, что из этого вышло). Был создан официальный орган печати. Министерство внутренних дел издавало ежемесячный журнал, в котором помещались сведения по статистике и этнографии, часто любопытные, но лишенные политического интереса. Этот журнал был реорганизован в ежедневную газету, названную «Северная Почта», и сделался официальным политическим органом петербургского правительства.

Головнин захотел увеличить число университетов (идея сама по себе прекрасная). В этих целях он задумал открыть новый университет не в Одессе, большом и многолюдном городе, а в Николаеве, городе, населенном преимущественно моряками и служащем доками для русского военного флота на Черном море. Головнин в свое время посетил Оксфорд и Кембридж и вернулся, преисполненный идеей, что университеты должны находиться не в больших и людных центрах, а в городах средних размеров, чтобы занятия молодежи шли в обстановке тихой и спокойной. Эта идея, в принципе справедливая для стран старинной цивилизации, как Англия, Бельгия, Голландия, Германия, неприменима в России по двум причинам. Во-первых, университет является очагом просвещения в городе, в чем русские города еще очень нуждаются; а во-вторых, помещение университета в маленьком городке, плохо построенном и лишенном всяких удобств, каковыми являются почти все небольшие русские города, потребовало бы слишком больших расходов на строительство и на другие цели, несовместимых с бедностью русской казны. Идея Головнина была отвергнута, и с основанием: выбор пал на Одессу, как и следовало, и Ришельевский лицей в Одессе был назначен к превращению в Новороссийский университет…

Головнин в своих путешествиях был поражен тем влиянием, которое печать приобрела в наши дни, особенно печать ежедневная. Он видел во Франции и в Германии журналы, субсидируемые различными правительствами; он захотел применить ту же систему в России. Он начал с того, что предоставил субсидии нескольким немецким журналам… В России, к чести наших писателей, очень немногие из них согласились продать свое перо, и только один журналист, впрочем, хорошо известный своим нахальством, продал себя почти публично… Другая русская газета, гораздо более известная в Европе, вынуждена денежными обстоятельствами плавать в грязных водах администрации и лишь изредка и случайно может позволить себе клочки чистоты. Не довольствуясь тем, что он сам держится в отношении прессы системы Филиппа Македонского в отношении крепостей, Головнин уговорил своего коллегу, министра внутренних дел Валуева, распространять в Европе телеграммы, чтобы втирать очки иностранной публике насчет политических ошибок русского правительства… Некоторые иностранные газеты имеют в России корреспондентов, имена которых известны правительству. Пустили в отношении их угрозу высылки в случае, если они будут писать