Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

характеризует лирического героя, оценивающего жизнь вовсе не бесстрастно, а именно исходя из собственного душевного состояния. Этот стих лишь на 0,03 единицы отстоит от среднего уровня звучности стихотворения. Первая, четвертая и восьмая строки, объединенные мотивом одиночества и душевной опустошенности, объединены, как видим, и мелодически; их практическое совпадение со средней звучностью всего стихотворения указывает на то, что тема произведения – не вообще сама по себе жизнь, а именно душевное состояние лирического героя. Потому оценка жизни («Такая пустая и глупая шутка») значима не сама по себе, а как проявление этого душевного состояния. «И скучно и грустно» глубоко связано со знаменитой «Думой», духовным портретом «потерянного поколения» России 30-х годов XIX века.

Что же, однако, в стихотворении Лермонтова соответствует высокому звучанию? Это вторая строка: «В минуту душевной невзгоды…» (5,22), а также пятая и шестая строки: «Любить… но кого же? На время не стоит труда, А вечно любить невозможно» (5,23 и 5,29). Приведенные строки отличаются эмоциональной открытостью и яркостью переживания, неизбежной для лирического героя трагедии. Любовь, традиционно противопоставляемая в романтической поэзии – времени, здесь решительно подчинена времени. Причем по отношению к любви скепсиса нет, напротив: «не стоит труда» любить лишь на время, столь это высокое чувство – любовь, она неизмеримо выше той жизни, с которой приходится лирическому герою сталкиваться и в которой вечная и подлинная любовь невоплотима. Несовместимость глубокого чувства и окружающей жизни и дает начало той трагедии, которая представлена в стихотворении самым высоким звучанием поэтической речи.

Правда, остаются еще страсти, т. е. в противоположность единственной и всеохватывающей любви, некая эфемерная множественность, неизменно исчезающая «при слове рассудка». Тема страстей противопоставлена мелодически теме любви и, как и вся третья строфа, звучит низко, наименее полнозвучна в стихотворении строка: «Исчезнет при слове рассудка» (4,63).

Как видим, мелодия лермонтовского стихотворения вполне соответствует его эмоциональному развитию и его общему смыслу. Вообще в лирике, где концентрация поэтической мысли при небольшом объеме стихов достигает апогея, мелодия поэтической речи наиболее тесно связана с эмоционально-смысловой насыщенностью каждой строки.

Остановимся еще на одном прекрасном элегическом стихотворении М. Ю. Лермонтова.

Ночевала тучка золотая

На груди утеса-великана,

Утром в путь она умчалась рано,

По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине

Старого утеса. Одиноко

Он стоит, задумался глубоко,

И тихонько плачет он в пустыне.

(«Утес»)

См. график № 7

График № 7

Здесь, как и в предыдущем стихотворении, первая строка – музыкальный и эмоциональный камертон всего произведения. Она же и заявляет тему. Показательно, что три строки, максимально приближенные к среднему уровню, полностью раскрывают «информативную» сторону содержания: «Ночевала тучка золотая» (5,00) – «Утром в путь она пустилась рано» (4,96) – «Старого утеса. Одиноко» (5,00). Последний стих, конечно, читается исключительно в контексте окружающих его строк, но тема одиночества старого утеса выражена именно в нем.

Полнозвучные строки: «На груди утеса-великана» (5,20) и особенно «По лазури весело играя» (5,35). Если звучность первого из этих стихов объясняется выраженным в нем мгновением гармонии, как позднее окажется – зыбкой, то высокое звучание второго закономерно соотносится с образом беззаботного и радостного веселья.

Однако функция полнозвучности приведенных строк этим не ограничивается. Стихотворение – это исконная цельность всех входящих в него компонентов; мелодия стиха также не дробится на дискретные моменты звучания: каждый из них обусловлен общим музыкальным движением и обусловливает это общее изменение звучности поэтической речи. Для того, чтобы возникло столь характерное для второй строфы понижение тона, должна существовать высокая точка звучания. Обратим внимание на неумолимое падение звучности от строки «По лазури весело играя» (5,35) до последней строки «И тихонько плачет он в пустыне» (4,46). Само это движение вниз, характерное для элегии, отвечает существу эмоционально-смысловой природы лермонтовского стихотворения. Словом, при анализе лирики целесообразно не только сравнивать уровень звучности отдельных строк с их семантикой, необходимо также учитывать общее движение мелодии стиха, сопоставимое с общим характером развития поэтической мысли и образа. В финале стихотворения расстояние от слова «задумался» до слова «плачет» – одна строка; мелодически это движение грусти охватывает всю вторую строфу, то есть музыкально оно появилось раньше, чем выразилось в семантике слова. Вообще, взаимосвязь звучания и значения в поэзии вовсе не исключает движения «от музыки к слову», оно весьма характерно не только для Лермонтова и не только для лирики, но также и для большой формы.

Мы уже видели, что смыслообразующее звучание поэтического слова свойственно литературе разных эпох и народов. И всегда обнаруживается некая принципиальная закономерность в поведении нашей кривой: с высоким звучанием связана эмоциональная открытость выражения, со средним уровнем звучности – наиболее тематически значимые строки, с низким – эмоциональная сдавленность. Закономерность эта проявилась и у таких мастеров, как Пушкин, Лермонтов, Блейк, Гарсиа Лорка, и в народной поэзии Испании XVI века. Не менее содержательна мелодия стиха и в глубоко народной по своему духу и стилю поэзии Тараса Шевченко. Приведем одно из характерных стихотворений великого украинского поэта.

Не тополю високую

Вітер нагинає,

Дівчинонька одинока

Долю зневажає.

– Бодай тобі, доле,

У морі втопитись,

Що недаєш мені й досі

Ні з ким полюбитись.

Як дівчата цілуються,

Як їх обнімають

І що тоді їм діється —

Я й досі не знаю…

І незнатиму. Ой, мамо,

Страшно дівувати,

Увесь вік свій дівувати

Ні з ким не кохатись.

Как и в анализировавшихся стихах Лермонтова, первая строка стихотворения Т. Г. Шевченко оказалась эмоциональным камертоном всего произведения: «Не тополю високую» (5,00). Сравнение одинокой девушки со стройным тополем (в украинском стихотворении тополя – женского рода) – это единственный штрих, создающий ее обаятельный образ, и этого штриха нам достаточно, чтобы проникнуться к ней глубоким и искренним сочувствием, ощутить ее трагедию как свою собственную. Сущность этой трагедии лаконичнее всего выражена предпоследним стихом: «Увесь вік свій дівувати». Характерно, что уровень его звучности (5,00) до сотых совпадает со звучностью первого стиха. Так определились две тематически главные точки в стихотворении: девушка и ее трагедия. Подчеркиваем, что поэтический образ девушки дан именно первой строкой, третья строка – «Дівчинонька одинока» – есть только необходимая его конкретизация. Параллелизм картины природы и судьбы героини подчеркнут абсолютным совпадением уровня звучности второй и четвертой строк: «Вітер нагинає» (5,46) – «Долю зневажае» (5,46). Открытый трагизм этих строк обусловливает их высокое звучание. А