Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

«что забыть пора», «что нет меня», «души», «не спеши», «не ждавшим». Все это создает наиболее характерное звучание стиха с точки зрения тембра и не только выражает не объяснимое словом, но ясное в музыкальном звучании чувство; аллитерации на ж-жд-ш-ч, пронизывая весь текст стихотворения, являются элементом, формирующим его композицию, обусловливающим его необыкновенную эмоциональную цельность, влияющую и на его образность. «Желтые дожди», вызвавшие, как известно, удивление газетного редактора при первой публикации произведения («разве дожди бывают желтыми?») возникли именно из общего тембрального звучания стиха, из аллитерации на жд', в результате – яркий и вполне реалистичный живописный образ. Это прекрасный пример взаимосвязи музыки и живописи, творимых поэтическим словом.

Обратимся, однако, к мелодии стиха (см. график № 10). И здесь перед нами свидетельство удивительного единства: все три строфы очень близки к идеальному среднему уровню полнозвучности произведения: I – отстоит от средней звучности на 0,04 единицы; II – на 0,02; III – на 0,01. И в самом деле, все три строфы подчинены единой поэтической мысли и с возрастающей определенностью – безо всяких отступлений – раскрывают тему стихотворения. Это – «в масштабе» строфы.

В «масштабе» звучания поэтической строки обращает на себя внимание то, что самый звучный стих – «Жди меня, и я вернусь» (5,56), что, конечно, отвечает его эмоциональной природе; каждая строфа, следовательно, начинается с самого высокого звучания. Ближе всего к среднему уровню расположены строки: «Всем смертям назло» (4,88), «Только очень жди» (4,92) и «Ты спасла меня» (4,92); любовь спасает от смерти, это и есть главная мысль произведения, лексически выраженная в его финале. И наконец, низкий уровень звучности образуют строки: «Позабыв вчера» (4,58), «Всем, кто вместе ждет» (4,29); особую группу низкого звучания образуют во второй строфе строки:

Всем, кто знает наизусть, (4,50)

Что забыть пора. (4,58)

Пусть поверят сын и мать (4,56)

В то, что нет меня, (4,62)

Пусть друзья устанут ждать… (4,48)

График № 10

Низко звучат также стихи «Выпить не спеши» (4,58), «Кто не ждал меня, тот пусть» (4,40), «Как никто другой» (4,57). Любопытен постепенный подъем кривой во второй строфе:

Пусть друзья устанут ждать, (4,48)

Сядут у огня, (5,10)

Выпьют горькое вино (5,00)

На помин души… (5,27)

Жди. И с ними заодно… (5,33)

Повышение звучности обусловлено, на наш взгляд, появлением в стихотворении живой картины – тризны по еще живущему человеку. Этот взгляд из-за грани между жизнью и смертью: каков будет без меня мир, что будут делать и чувствовать друзья, близкие?.. – безусловно, трагичен, а трагические мотивы обычно выражаются звучным стихом. Но выше трагического образа призыв: жди!

Так вот, все это обусловленное смыслом и смыслообразующее разнообразие звучания отдельных стихов ни в коем случае не самодовлеюще: оно сливается в едином звучании и едином смысле каждой из трех строф, практически совпадающих с идеальным средним уровнем звучности всего произведения, создавая то удивительное эмоционально-смысловое единство, которое в трагическую минуту истории (написано стихотворение в 1941 году) способно вселить веру, придать людям силу. Таков характер диалектики взаимосвязи общего и единичного в мелодии стиха, таков характер связи музыки и смысла в поэтической речи.

Это – как на большом полотне, где выражение лица, поза, положение руки каждого персонажа, блик солнца на ветвях или полоса заката, – все само по себе исполнено смысла и значения, и одновременно все сливается в единую композицию и единый смысловой напор, подчиняющий себе мысли и чувства остановившегося зрителя.

Приведем еще пример единообразия звучности строф при естественном разнообразии звучания отдельных строк, на этот раз – болгарского поэта Димчо Дебелянова:

Помнишь ли, помнишь ли тихия двор,

тихия дом в белоцветните вишни? —

Ах, не проблясвайте в моя затвор,

жалби далечни и спомени лишни —

аз съем заключеник в мрачен затвор,

жалби далечни и спомени лишни!

Моята стража е моят позор,

моята казън са дните предишни!

Помнишь ли, помнишь ли в тихия двор

шъпот и смях в белоцветните вишни?

Ах, не пробуждайте светлия хор,

хорът на ангели в дните предишни —

аз съем заключеник в мрачен затвор,

жалби далечни и спомени лишни,

сън е бил, сън е бил тихия двор,

сън са били белоцветните вишни!

Приводим подстрочник стихотворения:

Помнишь ли, помнишь ли тихий двор,

тихий дом в цвета белого вишнях? —

Ах, не мерцайте в моей тюрьме

давняя скорбь и ненужные воспоминания —

я – заключенный в мрачной тюрьме,

давняя скорбь и ненужные воспоминания!

Моя стража – это мой позор,

моя казнь – прежние дни!

Помнишь ли, помнишь ли в тихом дворе

шепот и смех в цвета белого вишнях?

Ах, не пробуждайте светлый хор,

ангельский хор минувших дней —

я – заключенный в мрачной тюрьме,

давняя скорбь и ненужные воспоминания,

сном лишь был, сном лишь был тихий двор,

сном были те цвета белого вишни!

Здесь, как и в стихотворении К. Симонова, строфы звучат практически на одном уровне, лишь на 0,03 единицы звучности первая строфа выше второй. Отвечает ли этому единству общий характер произведения? Да, отвечает. Д. Дебелянов использует все средства для того, чтобы создать впечатление единого эмоционального порыва. Этой цели (как и у Симонова) служит единообразие тембральной окраски стиха, которое обусловило повтор нескольких строк и полное единообразие рифмы. Рифм во всех шестнадцати стихах всего две: мужская на – ор (двор – затвор – затвор – позор – двор – хор – затвор – двор) и женская на – ишни (вишни – лишни – лишни – предишни – вишни – предишни – лишни – вишни), а вообще, в шестнадцати строго зарифмованных строках рифмуется всего семь слов: «двор», «затвор», «позор», «хор», «вишни», «лишни», «предишни».

Впечатление цельности создается также метрикой: в стихотворении пиррихий только в последней строке; все остальные пятнадцать строк – это идеальный дактиль.

Что же касается лексической семантики текста, то и в этой сфере мы встречаемся с вариациями единой по своему настроению поэтической мысли, точно и проникновенно передающей ностальгию по дому, с которым связано все самое дорогое в жизни автора. Трагизм стихотворения обусловлен мужеством и трагизмом всей жизни Димчо Дебелянова, шире – трагической борьбой болгарского народа за свою независимость. И теперь в горной Копривштице –