Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

Звучность и напряженность стиха достигают здесь своего апогея. В молитве – средоточие любви к миру, высшее напряжение духовных и душевных сил. Первичная гармония не нарушена, поскольку несомненно единство девушки и стихии: «Во взорах небо ликовало».

Третья строфа – это исход высшего напряжения чувств: слезы. Падение звучности стиха, снижение контрастности, т. е. гармонизация звучания, – все отвечает наступающему умиротворению и тишине. Гармония первой строфы и здесь не нарушена: в самих слезах – огонь и свет наступающего дня.

Но именно то, что гармоническое начало первой строфы является основой смысла последующих строф, приводит нас к вполне определенному выводу: в этих слезах нет ни раскаяния, ни горя. И молитва и слезы – это чувственная конкретизация и поверхностное разложение того синтеза, который составил «тему» первой строфы. Но в основе своей синтез и гармония неколебимы.

Все это позволяет выделить еще один, и очень важный аспект стихотворения: само движение времени («Восток белел… алел… вспылал») подобно движению ладьи в безбрежном просторе двух стихий – моря и неба, – оно и существует и одновременно не существует, растворяясь в извечности гармонии любви и красоты. Но ведь и вообще у Тютчева, как убедительно доказал А. В. Чичерин, «в поэтическом изображении время отвергается и утверждается чувство, стоящее выше времени»148. Именно чувство, огромное и сильное чувство причастности великолепию восходящего дня, соединенное с прекрасной женственностью и молодостью, – выше и сильнее времени, ибо в нем – сама сущность мира.

Вот почему первая строфа (гармония человека и мироздания) максимально приближена к общему для всего стихотворения уровню звучности, вторая (эмоциональный накал) звучит выше остальных, а третья (исход этого накала, слезы) – ниже всех по звучности. Снятие высокой контрастности звучания, характерной для второй строфы, гармонизация поэтической мелодии в конце стихотворения выражают все то же: неодолимость извечной красоты и извечного совершенства мира. Мелодия стиха, как видим, являясь смыслообразующим началом в поэзии, необходимо является также одним из составных элементов композиции стихотворения.

Движение уровня звучности, противоположное описанному, проявляется в другом знаменитом стихотворении Ф. И. Тютчева, «музыкальный» анализ которого дает возможность коснуться также и текстологической проблематики.

Певучесть есть в морских волнах,

Гармония в стихийных спорах,

И стройный мусикийский шорох

Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всем,

Созвучье полное в природе, —

Лишь в нашей призрачной свободе

Разлад мы с нею сознаем.

Откуда, как разлад возник?

И отчего же в общем хоре

Душа не то поет, что море,

И ропщет мыслящий тростник?

См. график № 16.

График № 16

В этом стихотворении Тютчева с общим средним уровнем звучности произведения практически совпадает третья строфа, так ее и должно выделить как наиболее в смысловом отношении важную. Так оно и есть: две первые строфы лишь констатируют отчуждение человека от гармоничной природы, но не в простой констатации суть. Главное – постановка вопроса о причине «разлада», именно здесь в наибольшей степени проявляется та «глубина» стихотворения, которую в свое время отмечал Лев Толстой149.

При первой публикации была также напечатана и четвертая строфа, в которой эта постановка вопроса получала свое развитие150.

И от земли до крайних звезд

Все безответен и поныне

Глас вопиющего в пустыне, Д

уши отчаянной протест?

И в наше время в качестве канонического текста публикуются тотри151, то четыре152 строфы стихотворения.

И К. В. Пигарев, подготавливавший издание 1966 года, и А. А. Николаев, подготавливавший тексты к изданию 1980 года, ссылаются на И. С. Аксакова, которому в четвертой строфе не понравилось иностранное слово «протест». Пигарев печатает всего три строфы по списку М. Ф. Тютчевой-Бирилевой, считая, что «мнение Аксакова было принято Тютчевым во внимание»153. А. А. Николаев, напротив, думает, что четвертую строфу в издании стихотворений Тютчева 1968 года опустил И. С. Аксаков и печатает все четыре строфы. Каково же истинное положение дел? Можем ли мы, анализируя текст, в частности, мелодию стиха, более или менее аргументированно ответить, из скольких строф должен состоять канонический текст тютчевского стихотворения?

Остановимся на мелодической соразмерности «академического» варианта. Итак, перед нами три строфы, первая из которых звучит по сравнению с остальными приглушенно (4,66), вторая – наиболее звучно (5,03), а третья практически совпадает с общим средним уровнем звучности всего произведения (4,85). Первая и вторая строфы, как мы говорили, являют собой констатирующее начало в стихотворении. Но с точки зрения эмоциональной насыщенности они резко различаются. То, что сказывается в звучании стиха, вполне обусловлено смыслом: первая строфа – описательна, здесь нет человека с его «разладом» или иными проблемами, нет и оснований для эмоционального всплеска. Только природа и гармония. Гармония – изначальна и потому определяюща; само зарождение жизни на земле, связанное с водной стихией (отсюда в первой строфе и «морские волны», и «камыши»), несет в себе гармонию. Строка «Гармония в стихийных спорах» закономерно поэтому совпадает с общим средним уровнем звучности всего стихотворения: гармония в самом начале, в сердцевине зарождения жизни, у простейших, размножающихся при помощи спор, и вот «венец творения» – человек, но именно в нем «разлад» с гармонией мира. Перед нами – целая эволюция жизни от простейших до человека, и собственно применительно к этой картине развития и возможен вопрос: «Откуда, как разлад возник?». Т. е. закономерность развития жизни должна была бы исключить всякую дисгармонию: в природе ведь для нее нет оснований… Но «разлад» существует, это реальность. Отчего так? Немаловажно, что строка «Откуда, как разлад возник?» (4,86) созвучна строке «Гармония в стихийных спорах» (4,84) и почти совпадает с идеальным средним «тематическим» уровнем звучности всего произведения (4,84).

В масштабе же соотношения строф первая из них закономерно расположена на нашем графике ниже остальных, поскольку, повторяем, здесь нет оснований для эмоционального накала. Зато вторая строфа, в которой становится явным разлад человека и природы, дан в высоком для этого стихотворения звучании (5,03), и выше! всего звучит строка, исполненная открытого трагизма: «Разлад мы с нею сознаем» (5,24). Показательно также смысловое и музыкальное созвучье двух первых строк второй строфы:

Невозмутимый строй во всем, (4,97)

Созвучье полное в природе, – (4,97).

Если с эмоциональной стороны первая строфа – теза, а вторая антитеза, то третья строфа – это синтез. Она воссоздает образы первой строфы («море», «камыши» – «тростник»), подчеркивает единосущность человека окружающей природе («мыслящий тростник») и вбирает в себя всю проблематику второй строфы. Так возникает тема