Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

должен был жить сам президент. Соседей он подбирал лично. Даже в этом бытовом деле Ельцин остался верен своей извечной тактике сдержек и противовесов. Основными его соседями должны были стать силовики: Баранников, Грачев, Ерин, Коржаков, Барсуков и близкие к ним первый вице-премьер Олег Сосковец и тренер Бориса Николаевича по теннису Шамиль Тарпищев.

Однако для баланса в доме были предусмотрены также квартиры для Гайдара и даже для писателя-сатирика Михаила Задорнова. Выделение капвложений на этот спецобъект, естественно, шло через Минэкономики.

Отвечавший за стройку начальник кремлевской охраны Барсуков просто замучил меня все новыми и новыми требованиями. Сверх утвержденной сметы запрашивались деньги то на одно, то на другое. Как правило, предлоги были вполне благовидные: на особую охрану, на спецсвязь и прочее.

Однажды Барсуков пришел за очередной порцией внепланового финансирования и формально вновь попросил денег на оборудование для закрытой связи. Однако до меня дошли слухи, что реально все дело в ином. Кто-то из будущих жильцов заказал себе особое оборудование для ванных комнат и санузлов. Барсукову и Коржакову захотелось аналогичное. Поскольку на спецсвязь я уже деньги выдал, я жестко сказал генералу, что финансировать золотые туалеты из тощего бюджета страны не намерен.

Нужно заметить, что первая стычка с Барсуковым у меня случилась еще ранее. Он вышел тогда с идеей пересадить все руководство на «мерседесы». Конфликт дошел до Гайдара. Егор поддержал меня, сказав, что президенту, конечно, нужно купить любой лимузин, который он захочет, а сам Гайдар вполне обойдется своей «Волгой». И тема была закрыта.

Описанный «сантехнический инцидент» произошел как раз незадолго до памятного для меня заседания президиума правительства, на котором я был подвергнут жестокой критике. Вскоре я имел и другие возможности убедиться на собственном опыте, что означает в нашей стране испортить отношения со спецслужбами. Знаю, что премьеру стали регулярно поступать на меня донесения с компроматом. Поскольку в коррупции меня уличить было невозможно (все знали, что я взяток не брал), то они касались преимущественно моего морального облика и поведения. Обвинения были типа: слишком часто ездит в загранкомандировки (для справки: я был председателем нескольких ключевых комиссий по сотрудничеству с зарубежными странами, отвечал за иностранные кредиты и инвестиции), приглашает непроверенных гостей на закрытую правительственную дачу. Наверное, нечто подобное ложилось и на стол президенту.

В один прекрасный день в конце марта мы встретились с премьером и решили, что нам нужно расстаться. Формально встреча была по инициативе Черномырдина, но мы оба прекрасно знали, о чем пойдет речь, так как я уже намекал Виктору Степановичу, что работать в подобной обстановке не могу и не хочу.

Внутренне я уже примирился с уходом, потому что возможностей сопротивляться развалу нашего курса на финансовую стабилизацию для себя уже не видел. Черномырдин вел себя вполне достойно для такой деликатной ситуации. Правда, начался наш диалог довольно забавно. Степаныч спросил: «А кто у нас премьер?» Я, не оценив странную шутку, ответил: «Мне казалось, что вы, Виктор Степанович. У вас есть на этот счет какие-то сомнения?» На что Черномырдин сказал: «Я тебе даю поручения, а ты их не выполняешь». Поняв, что упрек связан с моими многочисленными отказами раздавать лоббистам разного рода льготы или прямые выплаты, часто выходившими на самый верх, я сухо ответил, что отказываю лишь тогда, когда мое одобрение противоречило бы указам президента или другим нормативным документам. «С тобой трудно работать», – печально констатировал премьер. «Ну так давайте расстанемся, готов прямо сейчас написать заявление», – сказал я. Черномырдин ответил, что «есть мнение согласиться с моим желанием перейти на другую работу». Я машинально спросил: «На какую?» Черномырдин сказал, что готов сделать меня заместителем министра в любом экономическом ведомстве. Я ответил: «Виктор Степанович, неужели вы считаете, что человек, который был членом президиума правительства и членом Совета безопасности, а главное, определял весомую часть экономической политики правительства, пойдет работать исполнителем, пусть даже в почетной должности замминистра?» Черномырдин искренне похлопал меня по плечу и сказал: «Молодец! Впрочем, я был уверен, что ты откажешься». Мы обсудили также, кто может прийти мне на смену. Как я понял позднее, Черномырдин хотел посадить на мое место Леонарда Вида, своего старого друга и соседа по лестничной клетке, бывшего первого зампреда Госплана, которого я в самом начале «сослал» в Центр экономической конъюнктуры и прогнозирования.

Но президент тогда сделал свой ход и поставил в противовес Черномырдину своего старого сподвижника по Свердловску, главу последнего дореформенного правительства России Олега Лобова, сделав его одновременно первым вице-премьером. Тот быстро попытался выйти на первый план, а главное, возродить в Минэкономики старые госплановские порядки, начал активно пересматривать основные достижения реформы. Думаю, Виктор Степанович и Борис Федоров, резко конфликтовавший с Лобовым, после этого не раз пожалели, что согласились на мой уход из правительства. Для Черномырдина во мне был как минимум один большой плюс. Нечаев не собирался становиться премьером, а Лобов только к этому и стремился.

Уже позднее, с учетом моей активной работы с Германией, мне предлагали завидный для многих пост посла в этой стране. Честно говоря, внутренние мотивы моего отказа были довольно несерьезными, хотя в тот момент вполне искренними. Я вспомнил, как посол вынужден был регулярно встречать министров, а главное, многочисленные делегации Верховного Совета. Мысль, что я должен в дождь и снег приветствовать у трапа многочисленных депутатов, ко многим из которых я относился без всякого уважения, была для меня невыносимой.

Министр финансов Барчук, освобожденный от должности одновременно со мной по инициативе Бориса Федорова, занявшего его место, согласился поехать послом в Норвегию. Василий даже жаловался мне, что его заставляют «на старости лет» учить норвежский язык. Барчуку было уже сильно за пятьдесят, и на нашем фоне он действительно чувствовал себя ветераном. В итоге Василий в Скандинавию так и не поехал, а был назначен главой Пенсионного фонда России.

Я немецкий знаю свободно, поэтому для меня обучение, вероятно, ограничилось бы дипломатическим протоколом и установлением контакта со спецслужбами. Последнее, впрочем, тоже не вызывало у меня восторга. Я искренне люблю Германию, но по большому счету не жалею о своем отказе. Кто точно должен быть мне за него благодарен, так это тогдашний российский посол в ФРГ Владислав Терехов. Он вызывал большое недовольство у президента и в МИДе, но в результате моего отказа просидел в должности посла еще года два, пока ему искали замену.

Незадолго до моего ухода из правительства президент Ельцин подписал указ о создании Российской финансовой корпорации. Это была полностью моя инициатива. Я видел в ней прообраз первого в России банка развития, о чем чуть позже. И когда Черномырдин предложил мне стать ее