Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

президентом, я тут же согласился. Я только попросил премьера на несколько дней отложить подписание указа о моем освобождении от должности министра в связи с переходом на другую работу, поскольку был тогда болен и мне нужно было некоторое время, чтобы выздороветь и спокойно завершить дела.

Виктор Степанович обговоренный срок честно выдержал. В чисто психологическом плане эти несколько дней были для меня очень тяжелыми. О своем разговоре с Черномырдиным я поставил в известность только Шумейко и формально еще оставался министром, в том числе для всех окружающих. Помню, тогда Минтопэнерго готовил довольно сложный и спорный документ по регулированию угольной промышленности. Нужно было искать компромиссное решение. В итоге мне не давали поболеть, а продолжали возить на дачу документы и приезжать для обсуждений. И я уже в последний раз искал с коллегами эти решения, подписывал и визировал бумаги, точно зная, что выполнять их будут другие.

Я тогда не стал пытаться переговорить с президентом. Те дни были для него очень тяжелыми. Не говоря уже об очередном обострении политической ситуации в стране, тому были и чисто личные причины. У Бориса Николаевича умерла мать. Я посчитал, что на фоне его чисто человеческого горя не очень деликатно пускаться с ним в обсуждение кадровых вопросов.

Моя отставка активно обсуждалась в российской и зарубежной прессе. Журналисты задавались вопросом: означает ли она коренное изменение экономической политики правительства? Однако я хотел бы здесь привести не цитаты из этих «прощально-вопросительных» публикаций, а несколько строк из моего интервью, опубликованного задолго до этого события. Статья в «Московском комсомольце» называлась «Нарком-92». Корреспондент Юрий Зайнашев начал с того, что вспомнил Пушкина. Вопрос звучал так: «Андрей Алексеевич, вам, наверное, известны слова Пушкина: „Правительство – все еще единственный европеец в России“. Вы ощущаете себя чужаком-цивилизатором на родной земле?»

И мне кажется, что мой ответ в данном случае был достаточно концептуальным и отражавшим общую философию нашего правительства. Звучал он так: «Слово „чужак“ не совсем уместно. Мы не собираемся насаждать чуждые заморские порядки, насильно кого-то облагодетельствовать, но на переломном этапе угодить всем общественным слоям невозможно. Если пользоваться общеизвестной аналогией с хирургией, это тот случай, когда ради спасения делаешь больно». В конце уже автор статьи писал: «Общеизвестно, первое послесоветское и посткоммунистическое правительство выйдет в отставку раньше срока. У отцов реформы всегда отсуживались слишком большие алименты. Увы, однажды, вероятно, уволят и моего персонажа. И хор в его честь не споет». А кончалось все словами: «Твердолобым, квадратоскулым давно пора освобождать высокие кабинеты для яйцеголовых, знатоков-интеллектуалов вроде пышновласого Андрея Нечаева». Пожалуй, оставлю все процитированное без комментариев.

Указ президента о моей отставке вышел 26 марта 1993 года, а 28 марта мне все же довелось встретиться с Ельциным. Правда, произошло это уже не в кремлевских кабинетах, а возле Кремля – на Васильевском спуске во время грандиозного митинга в его поддержку. Пожалуй, это был один из последних по-настоящему многотысячных митингов сторонников Бориса Николаевича, проходивших в Москве. В нем участвовало более ста тысяч человек. В дальнейшем такие митинги не собирали даже коммунисты. Нечто подобное было лишь в 2011–2012 годах, когда люди вышли протестовать против фальсификации выборов. В нынешнее время даже представить себе подобное невозможно.

В те дни страну опять лихорадило очередное противостояние президента и съезда народных депутатов (на этот раз уже VIII съезда). Причем речь шла ни много ни мало о начале процедуры импичмента президенту.

Демократические силы призвали москвичей провести демонстрацию в поддержку Ельцина. И десятки тысяч людей прошли сначала маршем от площади Маяковского по Тверской и Охотному Ряду до Кремля, а затем приняли участие в митинге на Васильевском спуске. Среди возглавивших колонну шел Гайдар, за несколько месяцев до этого отправленный в отставку. А рядом с ним во главе колонны шел и я. Хотя у меня и была определенная внутренняя обида на президента, который, не переговорив со мной, санкционировал мой уход из правительства, я понимал, что мой моральный долг – поддержать его в этот момент. Отставка президента Ельцина была бы трагедией для страны, и нужно было сделать все возможное, чтобы как-то повлиять на съезд и образумить пошедших напролом депутатов.

К стенам храма Василия Блаженного подогнали грузовик. С его платформы выступали сторонники Ельцина, и я тоже взял слово. Вся площадь вплоть до гостиницы «Россия» была запружена народом. В Кремлевском дворце на съезде шло голосование по началу импичмента, а сам Борис Николаевич работал у себя в кремлевской резиденции. Когда он узнал, что рядом идет митинг, то ненадолго вышел, чтобы приветствовать собравшихся. Люди не расходились, митинг продолжался допоздна: все ждали результатов голосования. И когда его неудачные для инициаторов импичмента результаты стали известны, торжествующий Ельцин еще раз вышел к народу, опять поднялся на нашу импровизированную трибуну. Было всеобщее ликование. И я рад и горд, что в эти минуты опять оказался рядом с президентом. Повторно президент вышел к митингующим уже в сопровождении Черномырдина. Новый премьер отнюдь не пользовался тогда популярностью среди радикальных демократов, а именно они в большинстве своем стояли в те часы на Васильевском спуске. И это был, пожалуй, первый случай, когда, скандируя имя Ельцина, его сторонники в какой-то момент стали скандировать и имя Черномырдина.

17. После правительства. Жизнь продолжается

Как я уже сказал, в качестве своего нового места работы я практически без колебаний выбрал Российскую финансовую корпорацию. Впрочем, место работы – это будет очень громко сказано, поскольку корпорация в тот момент не существовала даже на бумаге. Это даже отдаленно не было похоже на модные ныне «золотые парашюты». Все, что имелось, это указ президента Ельцина от 15 марта 1993 года о создании корпорации. Не было ни помещений, ни стульев и столов, ни денег, ни сотрудников. Все нужно было начинать с нуля. Да и сам указ о создании корпорации имел непростую историю, но об этом чуть позже.

Российская финансовая корпорация: попытка создать первый «институт развития»

Я задумал этот принципиально новый для России институт – прообраз банка развития – еще в январе 1993 года, совсем не имея в виду себя в качестве его начальника. Правда, я планировал, что курировать его будет Министерство экономики. Мне было ясно, что нужно создать какую-то альтернативу для ограниченных по объемам и низкоэффективных бесплатных государственных капиталовложений и при этом активизировать частный капитал на приоритетных для государства направлениях. Со стороны государства я ориентировался в первую очередь на долгосрочные инвестиционные кредиты. Так возникла идея, выражаясь современными терминами, государственно-частного инвестиционного партнерства.

Основная его суть должна была состоять в следующем. Государство определяет приоритетные для себя направления и сферы инвестиций. Для