Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

– Премного благодарен, ваше благородие. – И скорее попятился к выходу.

– Куда ты?

– Так, обратно, на бастион.

– Водки выпей прежде. Иначе не дойдёшь.

– Слушаюсь, – немного успокоился солдат. – Водки – это можно.

На стол, с которого только что сняли Павла, положили солдата с раздробленным коленом. Он громко стонал, метался головой из стороны в сторону. Ему накинули на лицо маску с эфиром. Он замычал, напрягся. Фельдшеры навалились на него. Солдат затих. Вдруг он начал петь, сначала тихо, потом громче, стал ругаться матом, от чего сестра милосердия, помогавшая хирургам, густо покраснела. Николай Иванович в два движения рассёк ему плоть. Кровь хлынула в подставленный таз. У Павла мороз пробежался по коже, когда хирургическая пила впилась в кость с противным тонким скрежетом. Наконец ногу отняли, и обрубок перетянули шёлковой лентой, залепили корпией и пластырем.

Маску убрали с лица. Песня перешла в глухой стон, потом в рёв. Солдат попытался приподняться. Его с силой уложили.

– Где моя нога? – заплакал он. – Батюшки, пропал я!

Его унесли. Ногу фельдшер швырнул в угол, где валялось уже множество отсечённых конечностей. Сестра милосердия протёрла стол мокрой тряпкой, и на него уже укладывали следующего изувеченного матроса.

– Осколочное ранение в левое плечо. Кость раздроблена, – объявил фельдшер хирургу.

Хирург осмотрел руку, решил:

– Ампутировать. Перетягивайте. Эфирную маску.

Матрос вдруг зашевелился, приподнял голову.

– Ваше благородие, ради Христа, не давайте мне этого спирту. Отрезать – отрезайте, но не надо усыплять.

– А выдержишь? – спросил хирург.

– Если Бог послал страдание, то потерплю. Не надо спирта.

– Ну, гляди!

Хирурги принялись за дело.

Матрос все время операции, сквозь зубы рычал:

– Господи, дай терпение…. Еже на небесах… Господи, дай терпение…. Да святиться имя твоё….

Наконец руку отняли, обрубок перетянули. Матрос потерял сознание, обмяк. Его подхватили на руки санитары, унесли.

Рядом с Павлом на таких же узких койках лежали офицеры, а на полу, на соломенных тюфяках – солдаты. Тут же какая-то старуха громко охала. У неё не было левой рука по локоть. Повязка на культе алела свежей кровью.

– Тётушка, – окликнул её молодой солдат с перевязанной головой. Он лежал на соседнем тюфяке, бледный, с нездоровым румянцем. Старался с кем-нибудь поговорить, чтобы не потерять сознание. – Тётушка, ты на каком бастионе ранена?

– Я на бастионы не хожу, батюшка ты мой, я с Корабельной стороны. Там меня и ранило. Сынишку маво жалко. Мне-то что: помирать, так помирать, а вот, сынишку жалко.

Рядом с ней лежал худощавый мальчик лет двенадцати и прерывисто дышал. Его серые светлые глаза были широко открыты, но искорки жизни в них уже потухли.

– Что ж бомбою или ракетою? – не отставал солдат.

– Осколком угораздило через окно. Да я-то пожила уже, а сынишку, вот, – она заплакала. – Черевы все вывернуло. Помрёт должно быть…

– Ничаво! Бог милостив, – повернулся к ней пожилой солдат с перевязанной грудью. Он сидел у окна и дымил носогрейкой, сипло покашливая. – Пирогова попроси пирацию сделать. А то будь спокойна – вылечит.

– Подскажи, браток, когда моего офицера перевяжут? – остановил Козлов пробегавшего мимо санитара.

Санитар с Козловым помогли Павлу подняться на ноги.

– Ты иди, – сказал Павел ефрейтору.

– Вы тут без меня как?

– Сказал же врач – рана пустяковая. Справлюсь.

– Ну, я тогда на бастион.

Козлов убежал. Ефрейтору не столько хотел обратно попасть на бастион, сколько жутко было находиться в госпитале. Санитар отвёл Павла в какую-то узкую комнату с большим окном.

– Сюда! – Сестра милосердия подошла сзади и усадила Павла на стул. Стянула рану – Терпите! – строго сказала она. Грудь обожгло, даже в глазах потемнело.

Ловко, умело сестра перевязала грудь. Руки у неё были лёгкие, нежные.

– Как я вам благодарен! – Павел поднялся и обомлел. Под белым платком сестры милосердие он увидел знакомое лицо. Сначала подумал, что ему показалось…. – Ирина Ивановна? Вы ли это?

– Господи! – испугалась сестра. – Павел Аркадьевич.

– Но как же это…? Вы?

– Павел Аркадьевич, сейчас мне некогда. Давайте позже… Раненых много….

– Простите.

– Увидимся.

Ирина вынула из мешка, стоявшего рядом, чистую солдатскую рубаху, помогла Павлу надеть. Затем взяла из другого мешка бинты, корпию и быстро вышла.

Ирина? – все не мог поверить Павел. – Я что брежу? Боже, она здесь? Как она сюда попала? Кто её отпустил? А Виктор знает? А….?

Он бросился за ней. Опять попал в зал, где кругом койки, окровавленные обрубки конечностей, перебинтованные головы, стоны, бормотанье. Санитары с носилками. Фельдшеры в окровавленных фартуках. Сестры милосердия, все в одинаковых серых длинных рясах, в белых косынках. Тяжёлый запах крови, пороха и медикаментов. Где же её разыскать? Тесно. Он стоял на проходе, мешал санитарам с носилками. Его пихали, грубо просили посторониться….

Вдруг в зале все переменилось, как будто ворвался свежий ветер. Стоны перекрыли радостные возгласы: «Нахимов! Павел Степанович! Родной наш! Отец!»

По проходу меж койками уверенно шагал адмирал, сияя эполетами. Лицо напряжённое. Фуражка сдвинута на затылок. За ним два адъютанта с большими бумажными кульками. Адмирал всматривался в лица раненых. Его приветствовали, он отвечал, справлялся о здоровье.

– Ваше превосходительство!

Нахимов остановился возле койки с раненым. У того, как у египетской мумии была забинтована голова, руки, грудь.

– А вы меня не узнали? – спросил раненый.

– Да как же тебя узнать?

– Марсовый я с «Двенадцати апостолов». Сабуров.

– Что это с тобой, братец? – спросил у него адмирал, нахмурив брови.

– На третьем баксионе взрывом обожгло. Уж пятый день здесь лежу, мочи нет.

– Так тебе выздоравливать положено. Что я для тебя могу сделать?

– Явите милость, дозвольте вновь на батарею. Скажите вы дохтуру.

– Да, как же ты в таком виде?

– Вы уж дозвольте, а я как-нибудь…, – молил матрос. – Мочи нет тут валяться. Уж лучше там, под бомбами, нежели здесь….

Нахимов подозвал доктора.

– Ну, что с ним делать? – спросил адмирал. – Ходить может. Отпустите его?

– Могу, могу! – уверял раненый. – Ходить могу. Да что там, бегать могу!

– Павел Степанович! – недовольно покачал головой доктор. – Хоть руки пусть залечит.

– Так что ж, я кокоры не смогу подносить? – не унимался раненый. – За водой ходить буду или кашеварить. Отпустите, ради Бога!

– Пусть идёт, – согласился доктор. – Но к вечеру, чтобы на перевязку явился!

Нахимов подошёл к матросу с отрезанной рукой. Лицо у матроса бледное с жёлтыми ввалившимися щеками. Взгляд ещё не до конца осмысленный после эфира.

– И ты здесь, Соколов?

– Простите, что так получилось, Павел Степанович, – вздохнул матрос. – Но вы не беспокойтесь, я пушку в надёжных руках оставил.

– Больно? – спросил адмирал.

– И хуже бывало, Павел Степанович. Это они нам за Синоп мстят.

– Верно, братец, за Синоп.

– Тогда в