Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

из честных граждан не знает. Глупость какая-то: мы – католики, потомки крестоносцев, а сражаемся за мусульман, чуждых нам по вере и по культуре. Французы по натуре своей монархисты, а погибать должны за демагогов, с их пустыми речами о всеобщем равенстве. Спросите любого честного француза, с кем мы должны быть в союзе? И он вам ответит: с Россией. А нас заставляют сражаться вместе с ненавистной Англией, которая всю историю была нашим злейшим врагом. Все очень странно и нелепо. Чувствую, Франции аукнется эта война. Ох, как аукнется!

Как только убрали трупы и опустили белые флаги, на ложемент обрушился град ядер и бомб. Все затянуло пылью и дымом. Сверкали разрывы. Наши пушки отвечали редко. Одно из орудийных гнёзд разворотило бомбой. Павел с сапёрами откатили пушку назад и принялись восстанавливать вал. Вдруг от сильного толчка он упал на спину. В груди слева резануло с такой силой, что вдохнуть было невозможно. Павел хотел привстать, но от боли чуть не потерял сознание. Неужели – все? – промелькнула в голове страшная мысль. – Неужели в сердце. Воздуху не хватало. Левая рука онемела.

Над ним склонился Козлов.

– Сюда носилки! – закричал он.

Павла взвалили на носилки и вчетвером двинулись к третьему бастиону. От толчков боль становилась невыносимой. Он закрыл глаза и стиснул зубы. Наконец его опустили на землю.

– Ваше благородие, как вы? – услышал он голос Козлов и открыл веки.

– Больно, – еле прошипел.

– Больно – это хорошо, – успокаивал его ефрейтор. – Больно – значит живы.

– Что там?

– Где? А, тут? Да так – ерунда, – сбивчиво говорил Козлов.

– Скажи, – требовал шёпотом Павел.

– Кусок чугунины в грудь попал.

– Умру?

– Да погодите вы, ваше благородие! – начал злиться ефрейтор.

Его вновь подняли и положили на мягкую солому.

– Трогай! – крикнул Козлов.

Павла закачало, затрясло. Над ним плыли облака…. Вдруг возникло личико ангела в белом платочке. Глаза серые, ясные, ясные. Ангел окунул в солдатскую манерку кусочек тряпочки и протёр Павлу лицо. Павел сразу успокоился. Грудь уже не так сильно резало.

– Маняша, ты? – еле разжимая губы, спросил он.

– Агась, – ответил ангел. На пухлых щёчках показались ямочки

Ну, вот и хорошо! – мелькнула мысль. – Значит – буду жить.

Телега проехала мимо пристани. Сюда сносили убитых. Снимали с тел верхнюю одежду и сапоги. Павел увидел бледное, восковое лицо фельдфебеля Горохова из Селингирского. Грудь вдавлена, словно его ударили огромным молотом. А рядом юнкер Федин лежал с выбитым глазом. Совсем мальчишка.

– Как их вши не заедают? – удивлялся один из солдат, раздевая мёртвого зуавов. У француза были длинные густые волосы, черные, как крыло ворона.

– Привыкши, наверное, – пожимал плечами другой. – А мож, моются. У этого, смотри, какая рубаха чистая. Сам смуглый, как чёрт, а глаза голубые.

– Прикрой. Не надо покойнику в глаза глядеть, – перекрестился первый солдат.

Павла принесли в госпитальную казарму. Положили возле дверей. У входа распоряжался бойкий фельдшер в холщёвом переднике, измазанном кровью, и в таких же холщёвых нарукавниках. Фельдшер осматривал раненых. Матрос с окровавленным лицом.

– Прямо по коридору! – распоряжался он.

Следом в носилках ругался матом от боли офицер.

– В операционную! Быстрее!

За ним несли солдата. Тот еле постанывал. Рубаха на груди вся чёрная от крови.

– Направо сразу на стол!

В следующих носилках шевелилась куча тряпья и мяса.

– Господи, – перекрестился фельдшер. – Как он ещё жив? Ребятушки, его в Гущин дом несите. Тут ему не помогут.

– А вы чего сюда? – набросился он на солдат, нёсших бездыханное тело.

– Мил человек, – обратился к нему один из нёсших. – Это наш лучший наводчик. Нам он нужен позарез.

– Да вы что, издеваетесь? – разозлился фельдшер. – Он же без головы у вас.

– А мы голову его нашли. Вот она, – подбежал сзади солдат, показал голову, аккуратно, завёрнутую в мешковину. – Сказывают, доктор Пирогов здесь. Так он мёртвых воскрешает.

– Нам бы его надо оживить! – просили солдаты. – Без него – беда. У нашего наводчика глаз – что у сокола. Знаешь, как метко стреляет?

– Пирогов – это доктор, а не Иисус Христос. – Идите отсель. Не сможет он голову пришить. Ну что вы удумали? Где это видано – голову пришивать? – совсем разошёлся фельдшер. – Нам бы живых спасти, а они – мёртвого им давай, оживи!

Наконец очередь дошла до Павла. Фельдшер нагнулся. Крикнул писарю, сидевшему тут же за небольшим столиком.

– Ранение в грудь осколком. Поручик. Как фамилия? – спросил он у Козлова.

– Кречен. Поручик Кречен. Шестой сапёрный.

– Кречен, шестой сапёрный, – громко повтори фельдшер и указал, куда заносить раненого.

Павла уложили на высокий стол. Над ним навис пожилой хирург с седыми баками и высоким лбом с залысинами. Круглые очки поблёскивали на носу.

– В сознании? – спросил он.

– В сознании, Николай Иванович, – подтвердил его ассистент, молодой студент с тоненькими черными усиками на бледном, гладком лице.

– Разрежьте одежду.

Павлу обнажили грудь. Этот самый Николай Иванович ощупал плоть вокруг раны. Павел от боли захрипел.

– Ребра целы, – сказал хирург. – Это хорошо.

– Маску эфирную надеть, Николай Иванович?

– Нечего. Рана пустяковая. Корпию приготовьте, сейчас кровь хлынет.

Хирург ловко каким-то крючком поддел осколок. У Павла вспыхнули искры в глазах. Показалось, будто ребро выдирают из груди. Он потерял сознание. Но ему тут же сунули в нос нюхательную соль. Через минуту он уже лежал на низкой койке, а Козлов зажимал ему рану куском ткани.

– Все? – удивился Павел. – Дышать стало легче. И боль не такая сильная.

– Все, ваше благородие. Повезло вам. Видать, осколок был на излёте. Только грудь порезал, да в ребра воткнулся.

Павел попробовал приподняться, чтобы поглядеть на рану.

– Лежите, ваше благородие, – попросил Козлов. – Сейчас санитар освободиться и вас перевяжет.

А его спаситель уже трудился над следующим раненым, ловко орудуя щипцами, да поблёскивая стёклами очков.

– Что у тебя? – спросил хирург у солдата, стоявшего возле дверного косяка. Солдат ошарашенно глазел по сторонам и не смел дышать от страха.

– Вот, ваше благородие, – показал он руку. Большой палец был раздроблен осколком.

– Чего дрожишь? Поди сюда! – приказал доктор. Тут же подбежал фельдшер с железной коробкой, в которой звякал чистый инструмент.

– Хлороформу? – спросил фельдшер.

– Не надо. Тут пустяк, – ответил доктор, усадил солдата и принялся за его палец.

Солдат побагровел, закатил глаза, взвыл, пытаясь вырвать руку. Но старик-доктор держал крепко.

– Молчи! – пригрозил он. – Подумаешь, пальчик ему больно. Будешь дёргаться, я тебе всю руку отыму, понял?

– Ваше благородие, помилосердствуйте, – взмолился солдат. – Явите божескую милость.

– А я что делаю? – недовольно зыркнул на него доктор сквозь стекла очков. – Терпи! Читай молитву и терпи!

Как только он закончил, а фельдшер забинтовал палец, солдат тут