Новый и Третий Рим. Византийские мотивы России - Дементий Климентьев

– Верно, султан хочет сделать этот великолепный город столицей своей державы? – осторожно спросил Нестор, посмотрев на Али спокойными голубыми глазами.

– Похоже на то. Вы слышали, наверное, что в Эдирне в последние месяцы побывали многие посольства из соседних стран. Мехмед заключил дружественные договоры с Венецией и Венгрией. Им были обласканы и одарены послы крестоносцев с Родоса, посольства итальянцев и греков с Лесбоса и Хиоса, послы из Дубровника, послы Сербии и Валахии. Султан защищает свои позиции на Балканах и в Эгейском море, чтобы нанести удар в сердце главному врагу. Но сейчас Мехмеду угрожает эмир Карамана. На днях султан переправится в Анатолию и выступит во главе войск на Караман. Думаю, эта война будет недолгой, – тихо и без эмоций сказал Али.

Страшное бедствие обрушилось на русскую землю летом 1451 года. Рать ордынских татар под рукой «царевича» Мазовши прорвалась «к Берегу» – к Оке. Русский воевода князь Иван Звенигородский растерялся, не успел собрать сторожевые полки. Ордынцы нежданно «перелезли» Оку у Коломны. Колокольным сполохом прокатилась эта весть по Москве. Не утихая, много часов подряд гудел и тревожил всю округу вечевой колокол на Соборной площади Кремля, ибо рать татарская была всего в двух конных переходах от столицы. В испуге, каркая и крича, разлетались вороны и галки, усиливая общий сполох. Тревожно мычали в хлевах коровы, ржали кони, блеяли овцы.

– Гляди ж, Иванъ, оставляю тя воеводою на Москве. Быти же с тобою сыну – князь Юрию. Да мать мою достоитъ берегти. Стара княгыня София Витовтовна. Куда ж ехати ей, – озабоченно наставлял Великий князь Василий, обращаясь к старшему Ряполовскому, облачаясь в дорожный кафтан поверх кольчуги и поправляя черную повязку на незрячих глазах.

– Помыслю о том, господине. С собою кого ж возьмеши, государь? – спросил боярин.

– Кого ж яти, какъ не старшого сына. Великий князь Иванъ – очи мои, – отвечал Василий.

– А государыня-княгыня с малыми детками како жъ? – вновь спросил боярин.

– Великую княгыню с детками имамъ отправити во Углич. Ты уже тъ пошли брата Семена, аль бо Митрия, дабы проследили за сборами, – наказывал второпях Великий князь.

– Все сполню, государь. Не иначе садити ся намъ в осаду, – сказал боярин, качнув головой.

– На Москве ныне суть множество бояръ и детей боярскихъ и многое множество народа. Зде же митрополитъ Иона, да весь чинъ священнической и иноческой. Отсидите ся, отмолите ся.

– Богъ милостивъ, – молвил старый боярин.

– Язъ сей же часъ поиду к Волге по градамъ. Имамь полки събирати. Вели седлати коней тотъ часъ, – велел Василий Васильевич.

Ряполовский послушно склонил голову.

На рассвете в пятницу, 2 июля, Мазовша «с ратью великой» прорвался к сердцу Русской земли. Поспешно оставил Москву Василий Васильевич… Второпях позабыл он о главном – не велел заблаговременно сжечь посады, окружавшие со всех сторон Кремль. Их-то и зажгли ордынцы. Прикрываясь завесой дыма, бросились ратные татары на приступ к кремлевским стенам. Едва-едва успели москвичи закрыть врата града и взойти на стены с оружьем. Страшный жар плыл и разливался вокруг Кремля. Ветер тянул в Кремль с востока – с Зарядья[24] и с Яузы. Скученные на узком пространстве между стен и стрельниц защитники Москвы начали задыхаться от жара и дыма. Летевшие через стены с пылающего посада искры и головешки зажигали деревянные постройки. Их заливали, тушили, как могли. Густая пелена едкого желтого дыма заволокла Кремль.

«Отъ дыма не бе лзя и прозрети», – писал летописец.

Старые белокаменные стены, о которые ранее разбивались приступы ратей Ольгерда, Тохтамыша, Едигея и Улу-Мухамеда, были в плохом состоянии. Страшный пожар 1445 года нанес им немалый урон. В местах обрушений их крепили бревнами. К этим местам и устремились на приступ ордынцы.

Молодой, рослый и сильный мурза Ямгурчей, облитый кольчугой, укрываясь щитом от пуль и стрел, спешился и сам повел на приступ своих людей. Перед ними были стены и угловая стрельница у неширокой реки, которую урусы звали Неглинной. Передние ряды ордынских воинов тащили тяжелые и длинные лестницы, бревна, задние били стрелами по стенам.

Но москвичи, как и в прежние времена, не дрогнули. Их пули, стрелы и арбалетные болты десятками разили татар. Под прикрытием дыма из воротных башен к Неглинной-реке, и к Кучкову полю, и к торгу вывели московские воеводы свои отряды, дабы отвлечь татар от приступа. Вылазки удались. До темноты кипела рукопашная сеча под кремлевскими стенами и среди дымящихся развалин посада. Ямгурчей, обрызганный кровью, секся тяжелой кривой саблей, свирепо вращая раскосыми глазами, орал на своих воинов, призывая их не оставлять сечи и грозя им смертью:

– Паршивые шакалы! Куда бежите? Вы срамите не только меня и нашего хана! Вы срамите самого Аллаха! Овцы, я сам буду резать вам глотки!

– О, Всевышний! О, господин, урусы перебьют нас всех, если ты не выведешь воинов из схватки! – кричал ему в ответ верный слуга Ибрагим.

– Умолкни, трусливый пес! Иншалла!

– Господин! Их стрелы сыплются, как дождь! Береги себя!

Ветер усиливался. Посад догорал, и дым легко сносило в Занеглименье. Московские лучники осмотрелись и начали метко разить татар со стрельниц и стен.

«Ссс-шок!»

Толстый русский арбалетный болт[25] просек кольчугу на правом плече мурзы Ямгурчея и окровавленным концом вышел со спины. Тот заскрипел зубами.

– Суккен сек! – выругался, шипя, роняя клинок, качнулся спиной назад. Верный Ибрагим был рядом и уже тащил своего господина подальше от стен Кремля…

Взять столицу изгоном[26] Мазовше не удалось.

Зловещее зарево догорающих пожаров то вновь вспыхивало, то утихало окрест Кремля. Ветер поднимал гарь и сажу. Солнце садилось в багровеющее пожарище. Стучали топоры и молоты. Москвичи трудились и сновали близ кремлевских стрельниц и стен. Ставили «пристрой градный». Слышались то матерное словцо, то острая шутка, то молитва. Клали бревенчатые клети, крепили бревнами каменную кладку прясел и башен, ставили предмостные укрепления, выкладывали железные и медные орудия на быстро сколоченные деревянные лафеты, таскали и накладывали в стрельницах малыми горками каменные ядра и железную картечь, бочонки с порохом. Иван Ряполовский, закованный в стальной колонтарь[27], на металлических пластинах которого играли тускнеющие блики пожара, стоял в окружении своих братьев и соратников на верхнем венце Никольской стрельницы напротив большого торга. Левую руку его облегал тяжелый щит – «павеза» с продольным долевым желобом. Из-под длани десницы смотрел он за стену на юго-восток. Татарские стрелы изредка долетали сюда и бились о камни стены на излете.

– Митрий, вели пушкарямъ да затинщикамъ есчо разъ по Пожару[28] да по Зарядию выпалити, – властно приказал он младшему брату.

Младший Ряполовский исполняя волю старшего быстро пошел к спуску на нижний ярус стрельницы. Через три минуты «тюфяки» и «пищали затинные», развернутые на стрельницах, дали громогласный залп в сторону догорающего торга. Все окутал едкий пороховой дым. Но татарские стрелы перестали осыпать юго-восточный сектор Кремля.

– Добро… Эх-эх! С зарания надо было ставити пушки да писчали на стрельницы. То и не подлезли бы татарове под градския стены. Ну да ниче, задали имъ жару, – сказал Иван Ряполовский удовлетворенно и сплюнул, тронув рукой тяжелую саблю на поясе.

– Сколь ихъ полегло под градомъ ныне?! – с удивлением отметил-спросил Дмитрий.

– Тысчи две, а то и поболее суть, – отвечал Дмитрию сын боярский Федор Басенок, скинув кольчужные рукавицы и потирая покрытые засохшей кровью длани о кольца байданы[29] на персях.

– Да, не менее, – молвил Иван Ряполовский.

– Уже тъ посекли мы ихъ у Неглиненской стрельницы. Аж руда по реке текла. А дале погони ихъ в Занеглимение. И тамо тъ секли, доколе стрелы ихъ аки дождь не посыпаша. Меня и приложи тоды стрела в левое рамено. А и нашихъ воевъ погибоша немало, – рассказывал Руно, трогая перстами десницы раненое плечо.

– Сколь же нашихъ побито ныне? – спросил Дмитрий.

– Мыслю, тысчи полторы народу, а и не менее, – молвил Иван Ряполовский, перекрестившись.

– Царствие небесное всемъ християнамъ, зде смерть приявшимъ, – тихо молвил кто-то.

Все стали творить крестное знамение.

– Ты, Федька, ныне же проследи, како изъ оружных клетей припасъ людямъ роздати: щиты, луки со стрелы, рогатины. А ты, Митрий, сей же часъ дозри, како плотники да смерды готовятъ пристрой градный, – вновь повелительно молвил Иван.

– Все сполнимъ, бояринъ, – отвечал Федор и, поклонившись, быстро удалился.

За ним последовал и Дмитрий.

Вечером и ночью было тихо. Лишь изредка из татарских станов доносило непонятные русскому уху арабские слова намаза и погребальной молитвы. Пришло душное, дымное, жаркое утро 3 июля. Рассвело. Южный ветерок стал сносить дым чадящих пожарищ куда-то за Кучково Поле. Напрасно долго и внимательно вглядывалась московская сторожа со стрельниц в сторону Заяузья и Замоскворечья. Там было пусто. Отправили дозор к Яузе, повысмотреть, поглядеть, где ворог. Ордынцев будто ветром сдуло. Дозор вернулся и донес, что татары ушли, бросив медные и железные вещи, награбленные в русских селах и посадах, и «прочего многово товару». Гроза миновала. Верно, не знал «царевич» Мазовша, что Великий князь уже далеко на Волге, у устья Дубны, что не скоро появится он со своими полками. А может быть, побоялись ордынцы и ночной вылазки, да и пушек кремлевских. Словом, спас Москву простой народ да служилые люди, хотя государя с полками там и не было.