Остров Немого - Гвидо Згардоли

кожа старика, штукатуркой, хлынул поток холодного воздуха, похожий на дыхание призрака. Занавеска дрогнула и поднялась.

Большие дубовые балки, которые поддерживали крышу и стены, почернели от дыма, пропитались запахами рыбы, козьего молока и людей, живущих в этом небольшом пространстве.

Эйнару было шестнадцать лет. Его угловатое лицо всегда казалось немного грустным и скучающим. От отца он унаследовал спокойствие и несколько грубоватую прямоту; от матери ему достались изящество движений и маленькие синие глаза. Иногда он, как и мать, смотрел на предметы так, словно не видел их.

Между его ног стоял небольшой чан, в котором он перемешивал творог ошкуренной кленовой палкой с тремя отростками на конце, напоминавшей руку. Движения юноши были механическими, а мысли его давно улетели отсюда, растворились, исчезли за стеклом с прожилками от дождя.

Погода внезапно изменилась: солнечное апрельское утро превратилось в мрачную осеннюю серость, нависшую над проливом и маяком на безымянной скале. Резкий ветер гнал темные облака и ломал первые робкие цветы.

Отец юноши вошел в дом, и комната наполнилась запахом китового масла. Этот запах словно стал тенью отца и сопровождал каждое его движение. Он сделал несколько тяжелых шагов по полу – аккуратно, словно торжественно шел внутри храма, – и встал за спиной сына, который продолжал равнодушно разделять творог на части.

Отец замахнулся и ударил – внезапно и сильно, так что юноша застонал и упал. Но его отец не услышал стона, потому что был глухим.

Эйнар приложил руку к уху: больно, очень больно. На черном небе его зажмуренных глаз появились звездочки и молнии. Он услышал оглушительный рев и свист – словно в его голову влетел штормовой ветер, будто бы в ней зашумел прилив. Когда он посмотрел на отца, тот уже отвернулся и наливал воду из терракотового графина. Отец мельком взглянул на него – быстро, как дикий зверь, которому нужно убедиться, что он в безопасности. Отец хотел увериться, что сын усвоил урок и не подумает ослушаться его. Потом он сделал несколько быстрых глотков. Вода стекала с его неопрятной бороды на пожелтевшую и прохудившуюся рубашку и лилась на пол. Наконец он сел за стол и с уставшим видом принялся ждать, когда ему подадут еду.

Эйнар поднялся, потирая лицо. У него слетел башмак, и палка выскользнула из рук. Юноша увидел, что ее конец торчит из-за ведра с засоленным мясом кролика, и встал на колени, чтобы достать ее.

Его ухо пульсировало, казалось, по нему ползают десятки невидимых насекомых, отчего лицо неприятно и болезненно зудело.

Эйнар не всегда понимал, за что его наказывает отец. Иногда причины будто бы и не было, но после того, как старший сын, Эйвинд, уехал с острова прошлой осенью, наказания стали чаще и бессмысленней. Эйнар решил – отца на этот раз разозлило то, что он не успел накрыть на стол и подать суп. Арне ненавидел ждать. Его терпение со временем истончалось, словно потертая веревка. А может, думал Эйнар, причина в чём-то еще. Может, он не сделал что-то утром или прошлым вечером. Или сделал, но не так. Пока он размышлял, отец постучал чашкой по столу, привлекая внимание.

Эйнар кивнул и побежал за мисками. Он разогрел на углях овощной суп и подал его отцу.

Шум в голове как будто становился всё дальше. Теперь он напоминал туманный горн корабля в ночи. Эйнар увидел следы от сапог отца. Они вели от двери к столу и успели превратиться в застывшую грязь.

Арне Бьёрнебу мало заботили порядок и чистота. Это никогда не было его работой. После смерти Гюнхиль – несколько лет назад – он распределил обязанности так, что Эйнару досталось то, чем занималась мать: уборка, приготовление пищи, стирка, ремонт штанов и чулок и уход за младшим братом. От мужских дел отец отстранил Эйнара полностью. И с этим правилом, не написанным и не озвученным, но неопровержимым, никто не смел спорить. Потому что так решил отец. Эйвинд, старший сын, получил в наследство маяк – единственное богатство Арне – и знания о нем. Младший сын Эмиль – заботу и любовь. Первый вдох малыша стал последним для его матери. Гюнхиль не успела выкормить ребенка, и он вырос на молоке козочки Перниллы. Эйнар, средний сын, забрал то, что осталось: щепотку любви и несбывшиеся надежды. Он был словно пес, подбирающий объедки после застолья, но благодарный и за это. Ни один из трех братьев не осмелился подвергнуть сомнению семейный уклад, установленный отцом. По крайней мере, до тех пор, пока Эйвинд не побывал в мире – настоящем мире – и не увидел, что за морем, отделяющим остров от Большой земли, живет свободной жизнью неизведанная вселенная. Там нет правил, придуманных Арне Бьёрнебу, – зато есть свои законы! Манящий, разный, интересный мир! И Эйвинд решился. Отважился покинуть остров. Ему шел двадцатый год. Это был сильный, высокий юноша, полный надежд и мыслей, таких же стройных, как он сам. На лбу у него красовался белокурый вихор. Правда, время от времени тщеславие откидывало его волосы назад и щелкало по лбу со всей силы.

2

Однажды летним днем Эйвинд, как обычно, отправился в магазин своего деда. Он приезжал туда каждые две недели – пополнять запасы. Только в тот раз вернулся каким-то возбужденным и непривычно разговорчивым.

– Я встретил там одного парня, – сказал старший брат, убедившись, что отец смотрит на него и может понять его по движениям губ. – У таверны мадам Столтенберг.

Отец и трое сыновей собрались за обеденным столом. Солнце по-хозяйски растянуло тени позади них, словно покрывала.

Услышав это, Арне насторожился, как зверь, который почувствовал ловушку.

– Что ты делал в таверне? – спросил он, продолжая жевать. Дети давно не слышали, чтобы голос отца звучал так резко.

Когда-то этот высокий, большой и одинокий человек, потерявший в морском сражении ухо и пол-лица, проводил дни напролет за столиком портовой таверны. У него было прозвище – Немой, и он влачил убогое существование, опустошая стакан за стаканом, смотря на свою жизнь как