Остров Немого - Гвидо Згардоли

замирало сердце от мысли, что Гюнхиль может закончить жизнь взаперти в одном из тех мест, о которых рассказывали с ужасом и тревогой.

– Мне всё равно, даже если дочка никогда не поговорит с нами откровенно! – призналась однажды Хельга супругу. – Я всегда буду любить ее, так же как и других дочерей! Видишь, как она сосредоточена, когда смотрит в окно или укачивает куклу? Она как будто в недоступном нам мире! И мы никогда не узнаем, каково ей там! Но если и так, если такая у нее судьба, то это ничего не меняет! Я буду с ней до конца!

Хельга наивно и простодушно верила, что любовь и поддержка семьи смогут излечить болезнь, название которой неизвестно даже врачам. Мать приняла Гюнхиль такой, какая она есть, не задавая вопросов и не заглядывая в будущее. Однако Пелле с каждым днем всё больше убеждался в том, что странное поведение дочери – проявление неизлечимой болезни. И хотя он еще надеялся, что с возрастом всё пройдет, надежда постепенно угасала: Гюнхиль и в самом деле была непохожа ни на одну из своих сестер. Внешне – обычная девочка, но как сильно она отличалась от сверстниц! Пелле никак не мог понять, в какой момент всё пошло не так. Может, причины и не было, как и их с супругой вины, и он напрасно пытался ее отыскать. Возможно, это просто болезнь, «туман в голове», как сказал доктор Олофсон. Потеря разума. Так кто-то лишается слуха и половины лица в военном сражении.

Туман – точь-в-точь как тот, что каждое утро поднимается над проливом, – завладел мыслями его дочери, и не было на свете силы, способной его рассеять.

Пелле стал брать Гюнхиль на остров в первый понедельник каждого месяца. Началось это с того, что однажды она сама запрыгнула в лодку и Йолсену пришлось взять дочку с собой. Ей нравились эти прогулки, когда от дыхания ветра ее щеки становились розовыми, а в глазах загорался, казалось, забытый огонек.

Возможно, это была всего лишь ложная надежда родителей, но даже такая надежда лучше, чем ничего.

На острове Гюнхиль обычно садилась на камень, гладила куклу, смотрела на волны и проходящие мимо лодки и корабли. Иногда она наблюдала за полетом кулика-сороки – до тех пор, пока тот не нырял, скрываясь под водой. А потом отец звал ее, и всякий раз она шла по узкой тропинке, ведущей к маяку, и входила в деревянную хижину смотрителя, наполненную запахом дыма и пылью. Девочка садилась за стол, где ее уже ждали чай, бутерброд с сыром или вяленое мясо.

Она часто останавливалась у входа и гладила козу, которую Арне привез на остров, но почему-то так и не дал ей имени. Гюнхиль угощала ее травой, смотрела, как та жует, или собирала цветы, изучая их долгий аромат. Любила она и постоять у курятника, пугая кур цоканьем и забавными стишками. Гюнхиль сама их сочиняла. Ее мысли были непонятными, но явно добрыми. Такие простые мысли, как о них отзывался Пелле, но тут же добавлял, что простота не является ни глупостью, ни грехом.

Гюнхиль сидела в дальнем углу и наблюдала, как Арне подливал яблочный сок, общаясь взглядом с ее отцом.

Смотритель не забыл тот день – словно из другой жизни, – когда она стояла на дороге. Никто прежде так спокойно не разглядывал его иссеченное лицо. Арне не понимал, почему эта маленькая молчаливая девочка с равнодушными глазами смотрела именно так. Была в ней какая-то тайна, прозрачность и тонкость, скрытая от людей, которые считали, что у нее туман в голове. На самом деле они просто ничего не понимали. В тот далекий день Арне погладил девочку по голове с нежностью, на какую, как ему казалось, он не был способен.

Во время визитов на остров даже Йолсен становился немногословным, словно перенимая манеру Арне и Финна. Он садился за стол и молча принимался за еду. На прощание они поднимали бокалы, произносили: «Ну, будем здоровы!» – и торжественно выпивали что-нибудь безалкогольное. А потом пожимали друг другу руки с обещанием встретиться в следующем месяце.

Перед посадкой на лодку Гюнхиль всегда смотрела напоследок на остров и на Арне, который стоял на пирсе. Каждый раз он провожал их, глядя на лодку, пока та не скрывалась из вида.

Его жизнь – простую и незамысловатую – можно было назвать счастливой: он обитал в таком месте, где будто не было ни правил, ни времени, где никто ни о чём не спрашивал и не судил.

10

Время шло, и жизнь обретала новые черты. Старшие сестры Гюнхиль вышли замуж и завели детей, а она по-прежнему оставалась под присмотром родителей, живущая в собственном мире, недоступном никому – даже тем, кто ее любил. Она до сих пор ждала первого понедельника месяца как праздника. Волнение, которое ее охватывало во время подготовки к, казалось бы, обычному путешествию на маяк, придавало жизни так не хватавших красок.

Она заметила, что со временем человек, живущий на острове, изменился: его живот округлился, характер сделался мягче; он стал забирать волосы в хвост, оставляя открытым странное лицо, разделенное пополам. Простой и добрый – с ним получалось легко общаться даже без слов. В этом они оказались похожи.

Арне перекрасил хижину в красный. В ней по-прежнему пахло табаком, но запах пыли и бесприютности исчез. Как-то раз Гюнхиль собрала для него огромный букет цветов, поставила их в оловянную чашу и налила немного воды из ведра. Ей хотелось, чтобы цветы составили компанию хозяину хижины. Ее отец и Арне улыбнулись. По крайней мере, Гюнхиль показалось, что губы смотрителя маяка дрогнули, растягиваясь в улыбку.

В другой раз она взяла несколько яиц из курятника и молча – даже тайно – приготовила омлет, добавив в него немного диких трав, которые росли вдоль тропинки. Само блюдо она украсила ежевикой. Йолсен и дядя Финн назвали омлет превосходным, а Арне даже согласился на добавку и, когда Гюнхиль снова наполнила его тарелку, кивнул ей в знак благодарности. Как она этому обрадовалась!

Однажды Гюнхиль решила