Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая

Прожили мы с Юрой пять лет, так и не догадавшись, что регистрация в загсе не сделала наши отношения браком.

Я очень его любила, но ушла от него из детской честности: он к тому времени уже вовсю делал свою яркую карьеру, уплыл в кругосветное плавание на исследовательском судне, что было совершенно неправдоподобно по тем временам…

Какие мелкие и незначительные обиды меняют жизнь! Накануне отплытия у Юры завелся платонический, как он говорил, роман. В ту пору этот роман был и вправду платоническим. Юра общался с нашей приятельницей, ездил к ней на дачу, я несколько нервничала, он же объяснял мне, что эта искусствоведческая девица весьма интеллектуальна и ему с ней интересно. Это было обидно: получалось, что моего мужа не устраивает мой интеллектуальный уровень. Словом, он уплыл в кругосветку, оставив меня в довольно подавленном состоянии.

Год шел шестьдесят восьмой. Вообще-то я тоже была девочка в полном порядке: окончила университет по кафедре генетики, меня взяли стажером в Институт общей генетики, и все было так интересно, так остро, так захватывающе. Среда – лучшая советская тех лет: молодые генетики, подхватившие из рук прежде гонимых стариков эту самую увлекательную науку с дрозофилами, их мутациями и открывшимся невероятным горизонтом. На этом горизонте появился молодой аспирант, с которым я отлично растоптала свою обиду на плавающего в южных морях мужа, уехав с этим аспирантом в Ялту, на скромное Черное море. Письмо от Юры с острова Святой Елены пришло в день моего отъезда, но почтовый ящик я открыла, только вернувшись из поездки. Письмо было прекрасным. Он понял, что глупо себя вел перед отъездом, как ему стыдно и прочее, прочее…

Я же оказалась в безвыходном положении: скрыть от мужа свое приключение я не могла как честная женщина, и рассказать ему тоже невозможно, потому что точно знала, что он мне этого не простит… И я ушла от него. Из честности. Как, впрочем, ушла десять лет спустя и от этого аспиранта, родив с ним двух сыновей. Для полноты картины не могу умолчать: с интеллектуальной искусствоведкой Юра прожил года два…

Молодой аспирант стал моим вторым мужем и отцом моих детей. Задержавшаяся почта решила мою судьбу: получи я это письмо за несколько часов до отъезда, ни в какую Ялту ни с каким аспирантом я бы не поехала, а понеслась бы встречать Юру в Одессу, куда после трехмесячной кругосветки вернулось его исследовательское судно. И дети мои скорее всего были бы Юрьевичи…

Умер Юра очень рано, в тридцать шесть лет. Последнюю ночь Юры я провела с ним в больнице, в очередь с его последней женой и последней любовницей.

Аминь.

Аспирант, отец моих сыновей, давно уже профессор расставшейся со мной генетики, после нашего развода женатый уже не помню в какой раз, изредка звонит по телефону. Иногда встречаемся. На свадьбах и похоронах.

Сегодня я могу сказать, что тогда про любовь я мало что знала. Большая, может быть, великая любовь – не моя – была показана мне в мои школьные годы, притом от завязки до финала. Это была мамина любовь к Борису и его любовь к ней. Десять лет они переглядывались по утрам, идя противоходом – оба шли пешком на работу, она от Каляевской на Солянку, а он на Каляевскую от Пушкинской площади. Десять лет он стеснялся к ней подойти, считал, что она слишком молоденькая. Как выяснилось позже, они были ровесниками. Подошел он к ней на одиннадцатом году уличного узнавания.

В тот день мы с мамой вышли из ателье. На мне была только что сшитая куртка с капюшоном (такого чуда наши портнихи тогда не знали, скроен он был ужасно – узкий в голове, длинным углом болтался сзади чуть не до задницы).

Мы с мамой собирались перебежать улицу к нашему дому на противоположной стороне улицы, и тут возник он, очень светлый блондин с очень светлыми глазами, в сильно потертом кожаном пальто, и остановился возле нас. Мама сказала ему “Это моя дочь”, а мне – “Беги домой”.

Это и было начало великого романа. Мне было пятнадцать, а им по тридцать восемь. Он был прочно женат, она замужем. Мама развелась с моим отцом года через два, а он так и остался при своей армянской жене.

Я оказалась сообщницей и доверенным лицом. Но через несколько лет я все же спросила: мама, а почему он не разводится? Ответ был ошеломляющий: да если бы я захотела, он давно был бы здесь – она сделала обобщающее движение, – но кроме того, что он хороший любовник, он еще хороший муж и хороший отец. И если бы он ушел из семьи, он чувствовал бы себя несчастным… Я не хочу, чтобы он был несчастным рядом со мной, – ответила мама. Ответ меня поразил: любовь, лишенная эгоизма? Подвиг любви? Так бывает? Оказывается, да, бывает. Никто, кроме меня, об этом и не помнит.

Я ничего, ровным счетом ничего не понимала в этой любовной материи. Дала себе слово: никогда не путаться с женатыми мужиками. Сегодня смешно об этом вспоминать. Когда мы встретились с Андреем, он был со своей женой официально разведен, но еще много лет не мог решить для себя вопрос, кто же его жена: может, та, разведенная, может, я… сколько лет ушло у него на то, чтобы разобраться.

Моя мама умерла раньше, чем жена Бориса. Тринадцать лет длилось их тайное счастье. У этой любви был свой режим: каждый день, кроме выходных и праздничных, они встречались в восемь утра возле магазина “Мясо” на Пушкинской площади и шли бульварами до Солянки. Потом он ехал на смену. После двух лет тайных встреч, после маминого развода с моим отцом, Борис стал приходить к нам домой, в нашу коммуналку.

Мама обычно заканчивала работу в три, брала такси и мчалась домой, а он прибегал в это время как раз на перерыв между сменами. Если в тот день была только одна смена, то он оставался, мы обедали, потом мне велено было гулять где мне угодно, но домой не соваться до шести. Если у него была еще и вечерняя смена, мама встречала его возле дверей его студии, и они вместе ехали от Новослободской до Павелецкой, а потом он провожал ее до Новослободской, а потом она снова ехала с ним до Павелецкой… и так тринадцать лет.

Комната наша была крайняя в