Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая

бабушка. Назывался магазин “Мерный лоскут”. Оттуда бабушка привозила куски ткани, которых не хватило бы ни на платье, ни на что другое. Маленькие такие отрезочки – сантиметров 50, от силы 80. Иногда везло и попадались отрезочки одного рисунка. Чаще – разного. Вот тогда и явилась идея встречи клетки и полоски, горошка и цветочного рисунка. Для взрослых, по тогдашнему пониманию “приличной” одежды – не годилось. Но для детей – можно… До идеи “лоскутного одеяла” – пэчворка (Patchwork) – как нарядной и даже экстравагантной одежды было еще очень далеко.

Но ткань, материя, тряпка сама по себе имела ценность. Я прекрасно помню платье, сшитое для одной из моих двух кукол из остатков моего, сшитого из обносков маминого, которое, в свою очередь, было сшито из “севшего” при стирке бабушкиного.

Бабушка меня учила шить – не на машинке, конечно, на руках… она показала мне швы “иголкой назад”, “стебельком”, “наметку” и другие нехитрые приемы. Кстати, и в школе преподавали нам рукоделие.

Классе в пятом у меня появилась подруга Люба, которая была сильно озабочена своим гардеробом. Она сама шила. Классе в шестом-седьмом началась и для меня тема “нарядов”. Ну, признаться, интерес к одежде у меня и по сей день не угас. Но он приобрел скорее антропологический характер: покупать, а тем более шить я практически перестала. Донашиваю любимое старье, люблю донашивать и за подругами. Только брюки изредка покупаю.

Наше общение с Любой почти исключительно было посвящено тому, что́ мы на себя надевали. Я уже писала, что Люба до недавнего времени, пока не вышла на пенсию, была профессором Миланской академии художеств именно по этой части – история костюма и некоторые проблемы технологии производства одежды входили в ее лекционные курсы. А сейчас нет такого мирового жюри моды, куда бы ее не приглашали как эксперта. Она так и живет в Милане, и мы изредка с ней видимся.

Но в те школьные годы мы виделись почти каждый день. Помню, я звоню ей: пойдем погулять! Нет, говорит, часа через два, я тут тряпочку купила, хочу платье сшить. И через два часа она приходила на прогулку в платье, которое было сшито за это время… Классу к восьмому наши вкусы разошлись окончательно: я постриглась, прическа эта называлась “греческий пастух” – приблизительно так, как я и сегодня пострижена, – носила купленную в комиссионке шерстяную американскую солдатскую рубашку навыпуск, юбку, короткую по тем временам до неприличия (то есть до колена!), и подпоясывалась тонким кожаным ремешком. Моя мама в ужасе была от этого наряда. И правда, улица оборачивалась. Стиль мой, который я в те времена и не пыталась определить, был артистически-хипповым, но в то время слово “хиппи” еще не знали… Да их еще и в природе не было, этих хиппи. Вот такая я была передовая девушка.

Люба поступила учиться на модельера, а я – на биофак. Я вышла замуж за физика, на ту пору самого молодого доктора физ. – мат. наук…

До сих пор я хорошо понимаю в тряпках и могу многое рассказать о человеке, видя, что он на себя натягивает. Хотя во времена моей молодости эту “карту” я читала лучше. И речь идет не только о вкусе человека. “Плохой вкус”, “хороший вкус” – вообще не измерения. Стиль одежды говорит о характере, об уровне образования, даже о месте жизни человека очень много. Сегодня эта карта читается не так явственно, как в прежние годы. Но до сих пор я знаю, что первую оболочку души дает человеку природа, или Господь Бог, и это его внешность, а вторую он придумывает себе сам – себе шьет или в магазине покупает подходящее, это его временная одежда. В ней он самовыражается, даже если об этом никогда не задумывается.

Но все-таки забавно! Вот приходит журналистка, а на ней широкополая шляпа с брошечкой на тулье. Спрашиваю: где машину запарковали? Да я на метро приехала, – отвечает она. И мне про нее кое-что ясно. Догадка моя – девочка из глухой провинции. Пройдет еще несколько лет, и она, может, перестанет носить широкополую шляпу в метро, снимет шпильки в десять сантиметров и наденет кроссовки… Одежда согласуется с образом жизни и обнажает характер. Она же рассказывает окружающим о нас.

Я вынуждена себя ограничивать, потому что тема эта бездонна. А мужская одежда! Там даже интереснее, чем с женской. Ведь многие мужчины “на службе” вынуждены ходить в официальных костюмах, и как тут выразить свою индивидуальность? Брендом? Ценой изделия? Отсутствием галстука или, напротив, выбором такого галстука, который заставит улыбнуться и подумать: а парень-то с юмором! А водолазка под смокинг? А кроссовки к роскошной брючной паре? Только не думайте, пожалуйста, что владелец костюма не понимает, что он творит. Он творит “художественный стиль”! Не так давно ко мне заглянул приятель, из офиса. У него офис, бизнес, финансовые планы и всякое такое, в чем я не понимаю. Он, конечно, в серьезном темно-сером костюме.

– О, – говорю я слегка насмешливо, – какой солидный костюм!

И тут он приподнимает полу пиджака, и я вижу, что на “серьезной” ткани просвечивает любимое украшение подростков – череп с костями! И милый мой приятель стал мне еще милей. Остроумная борьба с повальной важной серьезностью!

Но вернусь к пятидесятым. К моей дорогой маме. Она любила наряжаться. Обожала. Во дворе жила портниха тетя Шура, которая за три рубля варганила маме платья. Бабушка за эти ее наряды не бралась. Кстати, не знаю почему. Спросить уже некого. Думаю, что у бабушки был “серьезный” вкус: собираясь в гости, она надевала свой единственный костюм, ткань пепита в мелкую черно-белую чуть скошенную клеточку, с воротником-шарфом. Было солидно, даже безукоризненно и очень “по-взрослому”.

К маминым нарядам я относилась скептически, посмеивалась. Довольно рано стала покупать ей то, что считала более для нее подходящим. Когда она сама покупала себе какую-то обновку, то стыдливо прятала ее и говорила: не покажу, Люська, ты ругаться будешь… У мамочки был вкус, который можно было бы назвать дурным. Голубое с розовым, против которого я ополчалась. Но это повседневная одежда. А была еще и выходная. Для выходов у мамы были туфли, которые ей сшил армянский сапожник в предвоенный год, когда она уже заканчивала биофак. До середины шестидесятых мама заворачивала эти туфельки, “лак с замшей”, в газетку каждый раз, когда шла в театр или в гости. И даже, кажется, свою кандидатскую диссертацию в них защищала.

Нарядное платье тоже было одно, пошитое в каком-то супер-ателье, помню его номер, произносимый