Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая

жизнь. Правда, чаще прилетают голуби, которые мне не так уж интересны, но иногда прилетают и вороны. Некоторых я уже знаю в лицо – черную с двумя серыми полосами на крыльях, пеструю с черно-белыми островками на спине и крыльях. Иногда они ссорятся, иногда целуются, иногда гоняют соперников от корма. Есть одна парочка, которая меньше интересуется кормом, чем продлением рода. Когда прилетают вороны, а не голуби, я немедленно выкладываю им что-нибудь мясное – колбасу, котлету. Вообще-то мы очень редко устраиваем им такой праздник, потому что у нас в доме мяса почти не бывает. Но вороны, о чем мы и раньше знали из художественной литературы, любят сыр. И вот я божественной своей рукой кладу на импровизированную кормушку кусочки сыра. Они меня благодарят. Кланяются. Могли бы говорить, непременно сказали бы “спасибо”.

В этом году на тополе напротив моего окна поссорились три вороны – там в раздвоенном стволе торчало пережившее зиму старое гнездо. И они стали его ремонтировать. Все трое. А потом самка выбрала себе подходящего самца, и новая парочка стала прогонять третьего лишнего. И через несколько дней он исчез. Теперь одна ворона сидит на гнезде, один хвост торчит, а вторая – второй! – кормит ее. Притаскивает в клюве довольно крупные куски не разгляжу чего. Я знаю, откуда она (он!) их берет: недалеко помойка, и заботливые отцы семейств разрывают клювами пластиковые пакеты, вытаскивают оттуда самое вкусное и тащат в гнездо. А я сижу на окне и оторваться не могу, наблюдаю эту кормежку. Скоро выведутся птенцы, и тогда я буду считать ворон – сначала их почти не видно, потом они подрастут и начнут высовывать головы с разинутыми клювами. А родители будут кормить детей, и я уже не смогу разобрать, кто отец, кто мать. Потом птенцов начнут учить летать – иногда они падают, и родители их поднимают, подталкивая клювами и крыльями. Умные, хитрые, семейственные, они всё больше мне нравятся.

Я давно полюбила восточную мысль о перерождении. Один индийский гуру Син-юнь считал, что перерождение не размывает “Я”, ядро личности сохраняется неизменным и не зависит от тела, в котором это “Я” временно пребывает. Но он же считал, что человек не помнит свои прошлые жизни из-за “замешательства перерождения”. Этот промежуточный период между прожитой жизнью и новым рождением – по индийским представлениям – человек не должен помнить. И, чтобы эту память удалить, ангел перед рождением нового человека проводит пальцем между носом и верхней губой – и образуется “носогубная складка”. Правда, в последнее время многие женщины удаляют эту “складку забвения” косметическим способом, но пока нет сведений о том, возвращает ли эта процедура утраченную память о прошлых жизнях.

И еще я знаю индийскую притчу о том, как один индийский гуру двадцать лет медитировал под деревом в ожидании индийской условной смерти, в подготовке в следующему перевоплощению, но в последнее мгновение жизни увидел прекрасного оленя, отвлекся, залюбовался им, тут же умер и перевоплотился в оленя.

Если бы я верила в эту замечательную легенду, я бы предпочла перевоплотиться в ворону.

Увидите ворону – не убивайте ее. Вдруг это я?

Женщина, которую никто не помнит…

Женя Шафран

Женя Шафран ее звали. Не то дальняя родственница, не то бабушкина одноклассница по гимназии. А скорее и то и другое. Она изредка приходила к бабушке. Считалось, что она слегка сумасшедшая. Да и выглядела соответственно общественному мнению. Бабушка отдавала ей свои благородные вещи из качественных тканей, пошитые в дорогом “Сорок втором ателье”. И Женя, получив слегка потертую, но солидную вещь из бабушкиного гардероба, производила легкую реконструкцию – пришивала множество непомерно больших пуговиц или разноцветных ленточек на борт бывшей приличной вещи, превращая ее в наряд костюмированного бала. Она было нарумянена, губы ее были накрашены красной помадой такого цвета, который был только при советской власти, – цвета первомайского знамени. Улыбка не сходила с ее напомаженных губ, и улыбка эта меняла свои тонкие выражения: искательная, просительная, заискивающая, наконец, улыбка облегчения, когда она заканчивала свой визит и направлялась к двери. Бабушка провожала ее. В руках у Жени была старая бабушкина сумка, полученная несколько сезонов тому назад, набитая новыми трофеями из бабушкиного очень достойного старья. На прощанье бабушка выдавала Жене конверт, в котором лежала – откуда-то знаю – большая пятидесятирублевая бумажка. Приходила Женя раз в месяц. Ее нет, и никто о ней не вспоминает.

Люся Колодная

У бабушки была подруга по калужскому детству, Люся Колодная. Чаще она приходила одна, но иногда – в сопровождении мужа, старого большевика. Люся была худая, веселая, с громким голосом и круглыми бровями, элегантная, принадлежала к высшему кругу, к миру больших партийных начальников. По мужу, конечно. По отношению к бабушке она была скорее благотворительница: приносила к нам какой-то документ, по которому можно было отовариться в подвальном магазине в Доме на набережной. Этот документ вообще-то никому передавать было нельзя, но моей бабушке большевистская семья доверяла и давала документом попользоваться на время отъездов в санатории для старых большевиков. Это были своего рода продуктовые талоны. И мы покупали и съедали не для нас предназначенные продукты: сливочное масло, копченую колбасу, красную икру, апельсины и бананы. А что еще – не помню. Какие-то ценные консервные баночки.

С тех пор прошло семьдесят лет. Недалеко от нашей семейной могилы, где похоронены бабушка, ее сестра, дед, мама, дядя, лет двадцать (или тридцать?) тому назад я увидела заброшенную могилу, на которой стоял камень с надписью “Люся Колодная”. Не Людмила, именно Люся – домашнее сокращение от неизвестного мне имени. Обнаружив эту могилу, я стала и на ней прибираться, какие-то цветочки сажать. Кроме меня никто к этой могиле никогда не подходил. Детей у Люси Колодной не было. А года два тому назад могила исчезла, на этом месте теперь лежит другой покойник. На нашем Немецком кладбище такое происходит время от времени. Кладбище это давно закрыто, никого там не хоронят. Но за очень большие деньги могут и положить: какую-нибудь забытую и заброшенную могилу ликвидируют, а место передают богатому покойнику. Люсиной могилы больше нет. Я чувствую себя виноватой.

Светлаева

Никто не звал ее по имени, тем более по имени-отчеству. Светлаева, только так. Бухгалтером она была, и по этой веской причине избрана была старостой на общем квартирном собрании, проходившем на кухне, среди семи кухонных столов. Раз в месяц, пятнадцатого числа, она вывешивала на