Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бедный мой друг Климочка! “Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом”, – сказал Пушкин. Черт догадал моего друга родиться в России с душой, с талантом и к тому же геем! – это можно сказать о Володе Климове.
И тут появился Сергей Бархин…
Заканчивается поколение родившихся до войны, переживших все коленца власти: смерть Сталина, тупую темноту Брежнева, веселенькое время Хрущева и прочее, прочее… Умер Сергей Бархин, один из последних художников, преодолевавших серость и мрак советского времени. Он создавал свое собственное время, а это мало кому удавалось
Сергей происходил из хорошей семьи. В стране разрушенных храмов, сожженных усадеб и пущенных в топку библиотек сохранившийся семейный архив – чудо. У Бархиных сохранился, и Сергей издал замечательную книгу о своих достойнейших предках.
Семья Бархиных вела свое происхождение от деревенского красильщика Найденова, мастера Хлудова, вышедшего в первые русские капиталисты, и пермского иконописца Бархина.
Благодаря опытам Даггера и Ньепса только что возникшая в те годы фотография фиксирует лица, одежду, комнаты и дома, чтобы родившиеся через сто лет потомки заинтересованным взглядом рассматривали носы, уши и скулы на жестких, поразительного качества фотографиях и узнавали свои родовые черты…
Мне повезло – много лет я общалась с Сергеем. Сохранились мои заметки разных лет, в которых он присутствует. Он сыграл огромную роль в моей жизни. Хочется начать с его давней выставки, где в качестве материала используется земля. Та, которая у нас под ногами…
Вот Сергей Бархин выходит из своей московской квартиры близ Курского вокала вечерком погулять с собакой и в десяти минутах прогулочного хода оказывается возле физкультурного диспансера. Это дом его предков, построенный архитектором Жилярди, был куплен прапрадедом Сергея и принадлежал некогда его бабушке, умершей в 1926 году и провожаемой тысячной толпой старух, ее сверстниц, переживших и ее, и те богадельни и больницы, которые она в свое время в Москве создала.
Сергей Бархин нагибается, берет горсть земли от порога родного дома, которую зашивали в ладанки, уносили с собой в изгнание, высыпали на могильные холмы вдали от родины. Но, кроме ценности мемориальной, эта горсть есть и предельная реальность: сюда вмешана зола деревянных перекрытий, и прах растений, посаженных его прабабушкой, и тлен беседок, наполненных вечерним смехом и любовными признаниями. Он пока не знает, что он будет делать с этой горстью земли. Но это уже материал.
Привычный для художника материал – иной. Он театральный художник, и в своем деле – мастер “черного пояса”. В том художественном пространстве, которое он умеет строить, материалом может быть все что угодно: дерево, железо, бумага, стекло, ткань.
Но вот наступил момент, когда его любимым материалом стала земля.
“Почва – природное образование, состоящее из генетически связанных горизонтов, сформированных в результате преобразования поверхностных слоев литосферы под воздействием воздуха, воды и живых микроорганизмов. П. состоит из твердой, жидкой (почвенный раствор) и живой (почвенная флора и фауна) частей”. Это заметка из энциклопедии.
И еще в почве есть память. Вещественна она или невещественна? Если исследовать эту горсть земли под микроскопом, можно найти мельчайшие частицы дерева, стекла, собачьей шерсти, слез, крови и пота. Сама Мнемозина, богиня памяти – дочь Урана и Геи, Земли и Неба – над ней поработала.
“Все, собственно, началось с той земли, что я взял во дворе, – говорит Бархин. – И тогда я еще не знал, куда это меня поведет”.
Одна из первых “земляных” работ. Год 1988-й. Дворовая земля, пропитанная детством, футболом, звоном и скрежетом трамвая и ужасом первой близкой смерти – сосед по кличке Лиса, десятилетний верховод дворовых мальчишек, попал под трамвай, и забыть это невозможно.
В этих первых картинах Бархина с использованием земли есть еще краски. Потом краски уходят, оказывается, что одной земли достаточно. Благодаря горсти этой подлинной земли и сам дом Найденовых – Хлудовых присутствует на картине физически в странном и волнующем совпадении образа, изображения и самого объекта изображения.
Потом краски постепенно уходят. Художник начинает ощущать некоторую абсурдность технологического процесса, при котором краски, произведения земли, из нее извлекаются, очищаются, чтобы потом опять быть с нею смешанными. Картины, нарисованные землей в ее бесконечных оттенках, от белого камня с гробниц еврейских пророков до черного, драгоценно-сверкающего антрацита Воркуты, через все гаммы умбры и охры, и сама Земля становится палитрой. Она есть основа и уток удивительной ткани, которая образуется под руками художника. Ткань овеществленной памяти.
А сколько может вместить память одного человека, от первого начала: мать, отец, молоко, яблоко, игрушка, картинка, кошка… Отсюда разбегаются круги, раскатываются волны бесконечно, безгранично, в глубины истории до предела, до неолита, и еще глубже, в мел, в триас и в высоты искусства, в пространство Гомера, Данте, Шекспира, и еще глубже, где Моисей, Иоанн… Здесь почтительно остановимся.
И все это знание, вложенное в память одного только человека, связано еще и с горами, реками, городами и селениями. И чем обширнее знания, тем глубже память, тем родней человеку земля, и душа его становится так же отзывчива к берегу Яузы, где он родился, как и к берегу Иордана… И если прибавить к знанию, к памяти еще и творческое усилие – возникает культура.
Художник Сергей Бархин собирает землю. Сложенная в пакет, она становится драгоценной. У него целая коллекция – невозможно вообразить – образцов земель. Замечательная завитушка биографии: лет тридцать тому назад, в один из жизненных поворотов, он ушел в геологическую партию на Северный Алтай. Именно с тех пор и сохранились первые трофеи – друзы горного хрусталя, аметистовые щетки. Но сегодня в дело идет другое.
Вот архитектурный план Помпеи, выполненный из земли, смешанной с пеплом и лавой, извергнутой Везувием в 79 году. В этой земле, взятой Сергеем Бархиным со сцены Помпейского театра, замешаны истлевшие ресницы и пряжки красавиц, гуляющих по мозаичным полам двухтысячелетней давности. Подлинная земля, хранящая время. На плане все точно: улицы, кварталы, Одеон, публичный дом, вилла братьев Виттиев… На втором курсе института Сергей делал задание: разрез дома в Помпее. С тех пор и помнит.
“Каждый кусок земли – как слово, как буква”, – говорит художник. Но что же тогда представляет собой текст? Он сакрален и, следовательно, не вполне переводим на человеческие языки.
