Моё настоящее имя. Истории с биографией - Людмила Евгеньевна Улицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
две недели тому назад,
меня слегка полоснула по руке медуза —
красная полосочка, почти незаметная.
Обошлось без последствий —
это было предупреждение.
А за несколько дней до отъезда
снова я налетела в воде на медузу,
и на этот раз она не постеснялась
и здорово меня прижгла в плечо.
Ожог сильный – довольно быстро снимался мазью,
а вот отек от медузьих поцелуев все нарастает.
Рука моя стала совсем слоновья,
и завтра лечу в Москву,
придется, видимо, лимфу как-то откачивать.
Нельзя себя хвалить,
враг из враждебного мира подслушал
и послал на меня медузу.
Руками-то всегда была довольна,
а ногти невзрачные, как у мамы и как у папы —
треугольные, хлипкие и ломкие. Бо́льшую часть жизни мама стригла ногти “наголо”, руки у нее были жесткие, шершавые, рабочие,
ловкие и без прикрас —
перчаток в своей биохимической работе не терпела,
они ей мешали и мне тоже: знаю много женщин,
которые даже посуду моют в перчатках,
а я люблю прикосновение к тому, с чем работаю.
Пожалуй, еще мне нравится моя голова. О форме, конечно, речь – не о содержании.
Я по воле обстоятельств дважды в жизни ходила с бритой головой —
первый раз, когда после химиотерапии волосы начали лезть, я их сама обрила. А второй раз случайно по собственной неаккуратности: в те годы я не стриглась ножницами,
а, выставив нужную длину на бритве мужа,
который бороду ею подстригал,
проходилась по своей голове лезвием,
выставляя отметку один-два сантиметра, чтобы волосы лежали “бобриком”. Однажды бритва соскочила,
и первый проход ото лба к затылку обнажил ровную голую полосу. Пришлось побриться наголо…
Был какой-то прием
типа букеровского или “Большой книги”,
и я иду себе лысая по лестнице и слышу,
как одна баба другой говорит: Улицкая как всегда выебывается…
Вообще-то волосяной покров у человека —
эволюционный атавизм;
сохранят ли люди растительность на теле
через тысячу лет, если сохранятся сами как вид… вопрос.
Про волосы много рассказывает культурная антропология:
дергаешь за единый волосок, и поднимается из глубины
великое разнообразие религий, привычек, мод, диктатур и множество мистических вещей. К волосам не прикасаются,
их дарят прядями, истребляют целиком,
выдергивают по волоску,
режут, жгут, закапывают в землю, колдуют,
хранят в медальонах.
Когда мне плохо, я стригу волосы. Что-то ритуальное и древнее —
срезать волосы и выбросить с ними ситуацию. Не всегда помогает,
но подъем после стрижки ощущаю. Недавно постригла себя,
а сегодня, видимо, уже надо наголо.
Так тошно…
Волосы с детства были густые и темные,
но не радикально черные,
а хорошего цвета черного кофе. Слегка кудрявые.
Еврейский мелкий бес около лба —
свидетельство близости к негроидной расе —
проявлялся только в детстве,
а потом прошел почти сам собой. Помню, что в детстве, когда носила челку, мочила ее и косыночку повязывала, чтобы была гладкая.
Первый раз постриглась сама
между седьмым и восьмым классом
и одновременно слегка потравила себя перекисью водорода.
Окраска волос в школе произвела большой эффект,
был скандал, даже устроили по этому поводу классное собрание. Мягкое руководство собранием осуществляла
замечательная тетка, завуч Александра Петровна,
крашеная блондинка, красивая, ухоженная —
класс туповато молчал – меня не то что любили,
но я в девчачьей иерархии занимала место из первых.
Одноклассницы вяло осудили за стрижку, за узкую и короткую юбку (из маминой перешитая длиной до колена, что было по тогдашним временам экстремально).
Под конец припомнили,
что видели меня на улице в обнимку с молодым человеком.
Ответила я, как теперь думаю, блистательно:
это замечательный молодой человек,
он даже член партии.
Самое смешное, что это было чистой правдой:
Игорь Коган учился в физтехе – туда было трудно поступать,
пришлось даже поработать два года на заводе: там он и вступил в партию для облегчения студенческой карьеры.
Встречала его в Израиле лет семь тому назад, он в порядке,
живет возле Ирадиона,
а прежде жил на Селезневке.
Несколько лет я волосы коротко стригла,
а потом снова отрастила.
Когда после школы работала
в Институте педиатрии лаборанткой,
уже была не то с хвостом, не то с пучком.
Парикмахерскую стрижку ненавидела
как унизительное насилие:
сидишь в белой простыне с мокрой башкой
перед зеркалом, и оттуда смотрит на тебя
испуганное “не я” —
так до сих пор я и стригу себя сама,
хорошо ли, плохо – не так важно.
Волосы у меня скорее не мамины, а папины,
что стало особенно заметно, когда я стала седеть —
седина ложится красиво, как у отца. А мама поседеть не успела – умерла раньше.
Заканчиваю с головой и волосами.
Уши мои не вызывали у меня протеста,
они всегда были великоваты,
но мне нравятся люди с большими ушами.
Уши что-то сообщают об их хозяине – я это чувствую.
Самые маленькие и изящные ушки были у Любочки,
жены моего покойного театрального поводыря
Виктора Новацкого,
и связаны были с какими-то ее мелкими недостатками,
а может даже с тайными талантами.
Как раз в последние годы к моим ушам
появилась у меня большая претензия —
стала глохнуть, и время от времени
обращаюсь к ушам с просьбой вести себя приличней
и не лишать меня окончательно слуха.
Между прочим, поразительно:
по мере ослабления слуха
я становлюсь все чувствительней к музыке
и все лучше ее слышу и понимаю. Спасибо, уши, я вас люблю
и прошу вас тормознуть по части глухоты
и продержаться подольше.
Хорошо еще, что уши выходят из строя, а не глаза…
Дальше – шея. У всех в маминой семье короткие шеи, самая короткая была у мамы.
Мне немного длинношеести прибавила бабушка Маруся. Спасибо.
Все детство я очень горевала, что похожа на папу,
а не на маму. Она была очень красивая. Все было в ее лице соразмерно и благородно:
кругловатый лоб, нос с легкой горбинкой,
крылатые брови, рот с красиво нарисованной верхней губой,
чудесный овал лица, чуть заостренный к подбородку.
Я мало что от нее унаследовала,
разве что рисунок бровей. Материнская
порода дала мне приземистости, прочности, ширококостности
и лишила достоинств отцовской линии —
длинноногости, легкокостности, светлоглазости. Вспомнила, что бабушка Маруся как-то сказала,
что сын ее сложен как Аполлон!
А сегодня в моде геркулесы
с накачанными шашечками и шишечками мышц…
Мое вполне устаревшее генетическое образование
очень глубоко во мне засело,
и, хотя я отлично знаю, что наследование признаков
гораздо более сложно,
