Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

пшеницы, пшеничной крупы и риса, овса и ячменя, сена и соломы, соли, крупного рогатого, а на Кавказе — также тяглового скота, овец, свиней, мороженого мяса и, наконец, мешков и кулей. На племенную скотину военно-продовольственная повинность не распространялась. Объем отчуждаемой провизии и сроки ее сдачи должен был отмерять военный министр, а реализация повинности в тылу легла бы на губернские продовольственные комитеты.

15 (28) августа 1914 года «Положение…» поступило в Совет министров и, возможно, получило бы путевку в жизнь, но передача продовольственного вопроса ГУЗиЗ смешала военным все карты. Несмотря на это, еще в конце 1914-го начались активные реквизиции скота в районах, в том числе оставляемых беженцами. Подчас их самих приходилось нанимать погонщиками для новых гуртов, образуемых почти стихийно: заодно наступающий противник лишался части потенциальных запасов продовольствия и фуража. Правда, это была палка о двух концах. Реквизиции в прибалтийских губерниях в начале 1915-го вызвали переполох среди местного населения — тамошним крестьянам подчас не оставляли ни единой коровки. Для наемных работников скотина была не только кормилицей, но и буквально средством производства. Здесь впору было возмутиться и батракам, и их хозяевам.

Что же владельцы больших животноводческих производств, занимавшиеся разведением племенного скота? Они принялись засыпать командование жалобами и мольбами остановить реквизиции. Доводы включали в себя и апелляции к государственному интересу, и неявные угрозы — вроде того, что изъятие молочных коров приведет к лишению молока детей и находящихся в Петрограде на излечении раненых. На местах подделывались записи в племенных книгах, буренки укрывались от войск любыми способами. Мнения губернских властей на сей счет разделились, но в итоге хозяйственники победили: «Практически под давлением помещиков, центральных ведомств в Петрограде (прежде всего ГУЗиЗ) Верховный главнокомандующий распоряжением № 2176 от 13 [26] марта 1915 года признал желательным освободить от реквизиции племенной скот Прибалтики и Ковенской губернии “в целях сохранения культурного скотоводства”. Приказанием главкома армиями Северо-Западного фронта № 755 от 20 марта [2 апреля] 1915 года было предписано не подвергать реквизиции племенной скот, занесенный в особые племенные книги, числившийся в местных контрольных союзах, премированный на сельскохозяйственных выставках, скот племенных рассадников — казенных, частных, земских и общественных, а также молочный скот местностей, снабжавших молоком крупные центры, “нуждающиеся в большом количестве его для детей и лазаретов”. Намечалось оставить по одной корове на каждое семейство и на каждых четырех холостых батраков»[105].

Строго говоря, победа оказалась временной. 9 (22) мая 1915 года великий князь Николай Николаевич санкционировал реквизиции скота из вышеперечисленных категорий. Тем не менее до начала Великого отступления масштабы изъятий в Прибалтике были сравнительно скромными, захватив не более 15 % общего поголовья, и легли главным образом на крестьянство. Столкновение приоритетов — потребности действующей армии в мясе и печения о благосостоянии подданных — не позволяло толком достичь ни одного из них. Армейское командование не устраивали попытки Ставки усидеть на двух стульях: ведь все оставленное местному населению продовольствие забрал бы неприятель! Командующий 4-й армией генерал от инфантерии А. Е. Эверт напирал на это, едва ли не требуя продолжить реквизиции. Уже начало лета 1915 года подтвердило его правоту. Германские войска нуждались в провизии еще сильнее русских, а ее изъятие у мирных жителей было не только наиболее простым, но порой и единственным способом добычи продовольствия. Угроза голода даже влияла на планирование наступательных действий кайзеровской армии. Соответственно, наряду с призывом к беженцам не оставлять противнику ни зернышка командующие армиями и командиры корпусов с июня предписывали войскам забирать с собой все, что возможно, уничтожая остальное. Речь шла не только о животных, домашней птице или хлебе, но даже об отлитых из меди колоколах. Начавшись на правом берегу Вислы, реквизиции только набирали интенсивность по мере Великого отступления: «Реквизиции фуража и скота продолжались в сентябре и октябре, захватив Витебскую и Могилевскую губернии, и были прекращены 31 октября [13 ноября] в связи с невозможностью содержать скот с приближением холодов. В целом реквизиции коснулись обширного района востока Польши, Прибалтики, западных губерний России с сельским населением 22,5 млн из общего количества 28 млн человек этого региона»[106].

Западными окраинами империи география реквизиций не ограничилась. 17 февраля (2 марта) 1915 года командующим военными округами было Высочайше дозволено по соглашению с уполномоченными ГУЗиЗ и губернаторами на местах устанавливать расценки на приобретение продовольствия и фуража для армии, а в случае, если предложений окажется недостаточно, — проводить реквизиции по определенным ценам[107]. Вместе с тем мог налагаться запрет на вывоз подлежащих реквизиции продуктов за пределы губерний. Это решение, по сути, дробило страну на экономически изолированные районы и лишь подстегивало рост цен, особенно в уездах. Московский губернатор получал одну за другой телеграммы из Богородска, Звенигорода, Коломны, Можайска, Серпухова и т. д. с просьбой повлиять на транспортировку зерна и муки, приобретенных по соседству, иначе запасы продовольствия в городках могли иссякнуть за считаные дни[108].

Между тем поголовье крупного рогатого скота неуклонно сокращалось и в русских тыловых губерниях. Его расход превышал прирост почти вдвое уже в первый год войны[109]. В том же 1915-м «целые гурты казенного скота гибли от истощения» по причине злоупотреблений: «Начальники транспортов… предпочитали отпускавшиеся на фураж деньги класть себе целиком в карман»[110]. Происходили и махинации вроде выявленной Минским губернским жандармским управлением еще в феврале 1915 года. Подрядчики переуступили скупку крупного рогатого скота, свиней и сала для интендантства некому купцу в Минске, тот — двоим жителям Рогачева Нофкину и Хабасу. Последние с компаньоном, бобруйским мясником Фейбергом, принялись за скупку скота, но поставляли его неназванному волынскому коммерсанту, от которого военные комиссии и получали скотину. Квитанции заполнялись на имена подрядчиков, купец же из денег для Нофкина, Хабаса и Фейберга удерживал по 3 рубля с суммы за пуд говядины, колебавшейся от 3 рублей 25 до 3 рублей 60 копеек, а еще — половину чистой прибыли за переуступку подряда[111].

Неспроста в том же году произошло возвращение к проекту военно-продовольственной повинности именно с принятием закона от 17 февраля (2 марта) об отчуждении фуража в военных округах. Фуража, каковой Главное управление землеустройства и земледелия до того момента поставляло в целом исправно, но не скота, с поставками которого ведомство Кривошеина явно не справлялось: 900 голов ежедневно из необходимых 7 тысяч. Военно-продовольственная повинность должна была прийти на смену этой полумере. Генерал Шуваев предлагал вверить армии заготовку скотины, фуража и хлеба; ГУЗиЗ в таком случае осталось бы разбираться с сеном-соломой, заменителями мяса в солдатском рационе — солониной и