Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

1916 года Алексей Михайлович приезжал в «Новое», подмосковное имение Романа Васильевича Живаго вблизи озера Сенеж в нескольких километрах от Солнечногорска, где жила в то время Наталья Романовна с детьми. Он был одет в морскую форму, которая, по словам Попова, очень ему шла. «Я помню, – пишет Попов, – меня удивила серьга в одном ухе у него: это был какой-то талисман морских летчиков. В этом талисмане-серьге так ясно отражалась молодая Алешина душа: он верил и не верил в этот „талисман“, и в то же время его потешало удивление других при виде этой серьги в его ухе…» Длительное пребывание Алексея вдали от семьи отдалило его от Натальи Романовны. После его возвращения в Москву в конце 1917 года и до отъезда в Брянск супруги жили врозь. Осталась короткая записка Натальи Романовны: «Помню, как в сентябре 19-го года Алеша приходил ко мне…» О чем говорили они, осталось неизвестным.

Пока был жив ее отец, Наталья Романовна и без мужа ни в чем не нуждалась. Но вскоре всё полетело в тартарары. Произошел Октябрьский переворот. В начале лета 1918 года местными советами было экспроприировано «Новое». Семья Живаго с малыми детьми и пожилыми женщинами были выселены оттуда в 24 часа. Старший сын Василия Романовича – Александр, двоюродный брат моего отца, всемирно известный ученый-геоморфолог, скончавшийся летом 2010 года, незадолго до своей смерти лично рассказывал мне, как его, четырехлетнего ребенка с беременной матерью, двухлетней сестрой и старушкой няней, а также его тетку Наталью с двумя малыми детьми выгоняли из их собственного дома, дав для вывоза детей и минимально необходимого имущества единственную лошадь с телегой. Имение было разграблено, и там был устроен сельсовет. Тем не менее, каменный дом пережил советское лихолетие, а затем и немецкую оккупацию во время Великой Отечественной войны. В послевоенные годы в нем был устроен военный санаторий. После экспроприации особняка Живаго на Никитском бульваре Наталье Романовне с детьми, «тетей Аней» – Анной Александровной, двоюродной сестрой Таисии Ивановны, жившей в доме Живаго, и няней Ксенией Леонидовной Голубевой, оставили три маленькие комнатки на первом этаже левого флигеля. Началась жизнь, полная нужды и забот… На фотографии 1922 года у Натальи Романовны изможденное постаревшее лицо, трагическое выражение глаз, ничего общего с прежними фотографиями молодой Натальи Романовны, светившейся радостью и счастьем. А ведь в 1922 году ей только что исполнился 31 год. Ужасные, непереносимые годы – голод, холод и постоянные опасения ареста.

После смерти Алексея Михайловича Наталья Романовна вышла замуж за друга их юности Дмитрия Ярошевского и в 1931 году родила сына Илью, сводного брата моего отца. Она умерла в 1939 году, как тогда говорили, от «грудной жабы». Меня показывали ей, когда она приезжала к Сперанским на дачу в 1938 году, но в моей памяти она не осталась. Туся Овчинникова, которой в ту пору было около 16 лет, со свойственным юности радикализмом, не захотела примириться с новым замужеством своей матери, считая это предательством по отношению к памяти горячо любимого ею отца. К этому времени ее тетка, старшая сестра Натальи Романовны Татьяна, вместе с их овдовевшей матерью Таисией Ивановной Живаго уже много лет жили в Неаполе, где муж Татьяны, ихтиолог Рейнхард Дорн, был директором знаменитой зоологической станции и морского аквариума. И Туся уехала в Италию к бабушке и тете. Всю жизнь она провела за границей, училась живописи, выходила замуж, разводилась… Последние тридцать лет работала редактором на радиостанции «Свобода» в Мюнхене и впервые посетила Россию и увидела своих московских родственников в возрасте 79 лет в начале «перестройки» в 1991 году. Спустя три года она скончалась.

Василий Романович Живаго – фотограф

Единственный брат Натальи Романовны, мой двоюродный дед Василий Романович Живаго, родился в 1889 году. Для меня это тоже лишь историческая личность, хотя его жену Надежду Леонидовну, урожденную Байдакову, и ее детей Александра, Татьяну и Никиту, двоюродных братьев моего отца, я хорошо помню и встречался с ними не один раз. Василий Романович был приятелем и сверстником моего деда Алексея Михайловича Овчинникова. Он также окончил Московскую практическую коммерческую академию и был последним из рода Живаго, кто занимался торгово-предпринимательской деятельностью: некоторое время служил в Московском торгово-промышленном товариществе. В молодости увлекался плаванием и лыжами, состоял членом нескольких спортивных обществ. Под влиянием своего дяди Александра Васильевича, путешественника-египтолога и фотографа, Василий Живаго серьезно занялся фотографией. В начале XX века, изучая хлопковое дело, несколько лет провел в Англии и в Соединенных Штатах Америки. В США он слушал лекции и посещал семинары в Гарвардском университете. Первая мировая война и Октябрьская революция резко изменили его жизнь. В 1920-е годы Василий Романович путешествовал в качестве фотографа на научно-исследовательском судне по Индийскому океану. Потом работал в Резинотресте, в Академии художеств и, наконец, возглавил Научно-исследовательский институт научной и прикладной фотографии при Литературном музее в Москве. С наступлением тридцатых годов над головой Василия Живаго стали сгущаться тучи. Его институт был упразднен и преобразован в «кабинет». Сам Василий, обладавший независимым характером, постоянно получал нарекания со стороны директора музея Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича. «Не выпячивайте свое сепаративное существование, – увещевал он заведующего кабинетом, – это никуда не годится». Действительно, добром это не кончилось. В 1937 году Василий Романович Живаго был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. Там ему припомнили его английские и американские командировки, и, по словам его старшего сына Александра, в декабре 1937 года он был расстрелян как иностранный шпион на печально известном полигоне НКВД в Южном Бутове и похоронен в общей могиле. Через много лет он был реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

Младший сын Василия Романовича, покойный Никита Васильевич, отличный спортсмен, дружил с Юрием Сергеевичем Преображенским, хорошо известным среди горнолыжников, близким знакомым нашей семьи. Много лет назад я услышал от него одну легенду, якобы по секрету рассказанную ему молодым Никитой Живаго, хотя подтвердить или отвергнуть эту историю пока невозможно. Всем известно, что в последние годы жизни Ленина, когда он безвыездно был заперт в «Горках», резко ухудшились его отношения со Сталиным. Сталин прекратил общаться со своим коллегой и учителем, путем которого он, по его словам, продолжал вести большевистскую партию. После смерти Ленина в газете «Правда» появилась известная фотография «Ленин и Сталин в Горках», по которой была позже нарисована не менее известная картина. Преображенский, со слов Никиты Живаго, утверждал, что фотография в газете – не что иное, как искусно сделанный монтаж и на месте Ленина рядом со Сталиным был сфотографирован другой человек, а Ленин был запечатлен раньше и сидел на этой скамье в одиночестве. Художником-фотографом,