Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

Не раз мы где-нибудь в Ветошном, Шапочном, Широком или Сундучном ряду стаивали с удовольствием за торжественным молебствием, слушая прекрасный хор чудовских[25] певчих и голосистых соборных дьяконов. Молебны эти совершались перед громадными иконами, висевшими в рядах. Под местной иконой тесным полукругом располагали особо чтимые привезенные иконы. Грязный донельзя каменный или кирпичный пол с его канавкой, тянувшейся во всю длину ряда, густо засыпался можжевельником, и Ряд в день своего праздника выглядел несравненно чище и наряднее».

Интересен рассказ Александра Васильевича о посещении бани. Ходили они туда с отцом, который «почему-то любил старенькие грязненькие бани, расположенные на самом берегу Москвы реки у Каменного моста. В дворянское отделение за вход платилось по гривеннику с персоны. Живо мы раздевались в холодноватой раздевальне и гуськом бежали за отцом в жарко натопленную и переполненную народом мыльню, где баньщик обрабатывал нас по очереди мочалкой, после чего мы, все в мыле, дожидались обливаний из шайки, которая опорожнялась сплошь да рядом на весь гурт разом. Вернувшись в раздевальню, завернешься в простыню, залезешь, бывало, чуть не на подоконник и обтираясь, через разрисованное морозом оконце, любуешься замерзшею рекою. Было известно, что эти бани охотно посещались любителями выбегать голышом из жарко натопленной бани на мороз…

Великий пост всегда соблюдался в нашей семье в то время, хотя и не очень строго. На первой и на последней неделе, а иногда и на четвертой на столе часто появлялся мой заклятый враг – протертый горох с конопляным или горчичным маслом, картофельные котлеты и нелюбимая мною в детстве капуста. Выручали пироги с морковью, гречневой кашей или с грибами и кисели. Отец с матерью приучали нас любить и есть все, что подается на стол. Помнится, не ел я щей, недолюбливал пирожные. Попытка отказаться от них кончалась плохо – лишали мяса и заставляли есть пирожное при непременном условии отстоять часок-другой в углу. Устанешь стоять на ногах, опустишься на колени…

Покойному отцу хотелось, чтобы мы кроме танцев обучались еще и гимнастике, и мы с братом Романом посещали, хотя и недолго, гимнастические залы шведа Бродерзена и хорошего знакомого отца француза Пуаре. Могуч был коренастый и грудастый Пуаре, с большой любовью относившийся к своему делу. В его громадном двухсветном зале старательно занималось много учеников обоего пола. Во время урока «вольных движений» в первых двух шеренгах обычно стояли молодые девушки в своих гимнастических коротеньких юбочках, шеренги за ними были составлены из молодых ребят гимназистов».

«Весело жилось в доброе старое время, – вспоминает Александр Васильевич свою юность. – Масляничные поездки на тройках, семейные маскарады и маскарады в Большом театре… Новогодние маскарады Большого театра нам посещать было трудно. Домашняя всенощная и молебен предшествовали в нашей семье поздравлению отца с днем ангела и новогодними пожеланиями. Но раза два я попал все-таки на эти развеселые маскарады. Не забуду никогда моего удивления, когда в мой дебютный вечер мы с товарищем гимназистом Володей Пашковым в дешевеньких костюмчиках Пьеро только что поднялись на лестницу от главного входа, как я сразу почувствовал себя в объятиях сильно декольтированной маски, влепившей мне тут же два сочных поцелуя. Польщенный этим горячим приветствием, каюсь, я был смущен, но не надолго, так как живо освоился с атмосферой самого непринужденного веселья, царившего в громадном зале, переполненном отчаянно канканирующими москвичами различнейших общественных рангов»…

В десятилетнем возрасте Сашу, вслед за братом Ромой, отдали в пансион в частную школу Эмме Васильевича Керкова, находившуюся в Трехсвятительском переулке близ Покровского бульвара. Об этой школе, где он проучился три года, у Александра Васильевича остались самые неприятные воспоминания. «Безобразное обращение с нами людей, поставленных во главе дела, их влияние на состав всей педагогической коллегии, их неумение или нежелание подобрать необходимых для пользы учреждения дельных, толковых и гуманных помощников и, в полном смысле слова, бестолковое, лишенное разумного плана обучение – что кроме вреда могло принести все это нам, отданным в их грубые, жестокие и малоблагородные руки?..»

После третьего класса названной школы, осенью 1872 года Саша, выдержав проверочные экзамены, был принят приходящим в третий класс частной гимназии немца Креймана. И опять неудача: «С наибольшим неудовольствием вспоминаю я учебный сезон 1872/1873 года, проведенный мною в стенах этой отвратительной немецкой гимназии…». К счастью мальчика, за дисциплинарные проступки (свист во время урока, в чем он не был виноват, как выяснилось позднее), а затем за обнаруженные у него в парте весьма искусно нарисованные им карикатуры «положительно на весь персонал Креймановской гимназии от самого директора до ватерклозетного дядьки включительно», он был исключен из этого учреждения. Директор Франц Иванович просил отца Саши согласиться с тем, «что после этого ему невозможно считать в числе учеников своей первоклассной гимназии такого одаренного воспитанника». Отец согласился и решил перевести Александра в казенную гимназию. «Не скажу, чтобы я плохо учился в этот год, но те знания, которые я приобрел от моих преподавателей, оказались совершенно неудовлетворительными для третьего же класса казенной гимназии, куда судьба занесла меня на следующий учебный сезон», – пишет Александр Васильевич. С грехом пополам, пройдя переэкзаменовку по Закону Божию. Саша был зачислен в третий класс 3-й классической гимназии на Большой Лубянке.

И об этом учебном учреждении остались у него не самые лучшие воспоминания. «Весьма высокие требования, предъявлявшиеся к нам преподавательским персоналом, а главным образом непомерные строгости инспекции, широкой рукой налагавшей на нас самые суровые наказания за сравнительно ничтожные проступки, были особенно характерны для жизни гимназий эпохи 70-х годов». Как выяснил позже Александр Васильевич, причиной этого был лаконичный приказ министра просвещения графа Толстого, разосланный им директорам всех казенных гимназий в 1872 году. Приказ был действительно немногословен – он заключал в себе только три слова: «Подтянуть, граф Толстой». Ну и подтягивали, кто на что был способен…

Несмотря на многие трудности и неприятности, Александру удалось успешно закончить гимназию в 1882 году. «Весело отпраздновали мы окончание гимназического образования. Перед нами были широко отворены двери Университета, предстояло вновь много и усиленно работать, но совершенно в других условиях. Каждому было предоставлено право избрать себе занятия теми науками, которые он считал себе по душе». Александр выбрал для себя медицинский факультет Московского Университета.

После окончания университета в 1886 году Живаго получил звание лекаря и в течение многих лет успешно проработал в «Голицинской» (теперь 1-й Градской) больнице, где со временем был назначен заведующим отделением. Во время работы врачом он опубликовал в отечественных и зарубежных медицинских журналах ряд научных статей. В 1910