Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

на пятом курсе медицинского института и, увлекаясь, по примеру отца, горнолыжным спортом, уехал на сборы и соревнования в то же самое Бакуриани, где отец 16 лет тому назад чуть не выиграл первенство страны по скоростному спуску.

«15 февраля 1960 года Бакуриани, почта. До востребования.

Милый мой малыш, как ты живешь? (Так начинались все наши письма друг другу. – А.О.) Я живу не очень хорошо, все жду, жду, и, конечно, нервы не выдерживают. Первую неделю меня обследовали, вторую дообследовали, и я отдыхал. Третью стал ждать и заводиться. Четвертая начнется завтра, и ее тоже придется ждать: в прошлую субботу профессорская консультация, после которой обычно составляют расписание операций, не состоялась, и, таким образом, все переехало еще на неделю.

У Ремарка в „Триумфальной арке“ сказано: „Определенность никогда не причиняет боли. Боль причиняет лишь всякое «до»…“ Так вот и у меня. Как я ни стараюсь, мне не удается быть в стороне от человеческого горя. Ведь все это рядом, вокруг меня. Незаживающие резекции, гноящиеся раны, неэффективные результаты… Все эти несчастные тут, ходят или ползают по коридору, делятся своими горестями, ищут сочувствия, отчаявшиеся иной раз зло и цинично смеются над твоими надеждами – тот, кто тонет, тащит с собой и другого… Попробуй остаться от этого в стороне, думать только об удачах. Ведь удачливых-то не так заметно – они выписываются!

Но у нас в институте – храм НАУКИ! Кто такие „кролики“? Материал. Без них нельзя, конечно, но главное, цель – не они, а научные темы, диссертации, научный план… И поэтому наша клиника резко отличается от больницы. Здесь вольготней, меньше народу, нет спешки, так как не надо так быстро, как там, освобождать койки. По вечерам в институте пусто, много помещений: холл, вестибюль, коридоры… Нет непрерывного, строгого наблюдения. Но зато много равнодушия: ведь «кролики» не цель, а всего лишь средство… Да и вообще, о психологической стороне, о психике больного мало где заботятся, а потом просто порядка не хватает, гнойные неудачники оказываются в одной палате с чистыми или не оперированными, на перевязку не допросятся…

Мне неизмеримо легче: у меня много сил, все мои интересы вне стен института, три четверти врачей и сестер я знаю, главные действующие лица знают хорошо меня, и я чувствую по отношению к себе достаточное внимание и заботу. И все же клиника засасывает и меня, и мне трудно сохранять радужное, полное надежд настроение; гнетет страх перед неудачей и осложнениями. Вот почему затянувшееся ожидание теперь идет не на пользу, а во вред…

Можно было бы все это описать короче, но времени сейчас у меня много и поэтому пишется излишне подробно. Я живу в маленькой палате у окна; у меня из дома есть лампочка, много мелочей для рисования, рукописи, чтение. Вообще быт мой устроен отлично, очень удобно в тренировочном костюме, „ошейник“ (т. н. «олимпийка» – шерстяной костюм с белой полосой вокруг горла. – А.О.) закрывает рубашку, а легкие тягучие брюки не сравнить с невыразимыми пижамными недомерками с бинтом вместо резинки. Но куртку приходится носить, я думаю, она 46 размера (у отца был рост 182 см и 52-й размер одежды. – А.О.), и вид мой жалок и комичен…

Знаешь, малыш, я, может быть, сознательно так много пишу тебе о клинике. Сейчас здесь я много думаю о тебе как о враче. Я вижу хороших врачей, вижу плохих, вижу ночных сестер – студенток вечернего факультета мединститута, отрабатывающих себе право на переход на дневной. И сейчас, здесь мне, признаться, все равно, кто из врачей конькобежец, кто лыжник, а кто не знает, что такое спорт. И когда я во враче вижу профессиональное неумение, непонимание больного, неловкость, забывчивость и т. д., мне всегда страшно, что ты будешь таким. Ведь твоя жизнь будет проходить не на лыжных сборах, а в больнице или в клинике, и то, что ты будешь душой общества в спортивном коллективе, это еще не все…

Всякое дело, которое делается с мастерством, глубоко со знанием и по-новому, почетно и интересно. Но ведь и мы с тобой часто думали о том, что, будучи медиком, не обязательно отойти от спорта и бегать по вызовам в районной поликлинике. Став медиком (травматологом, физиологом или еще кем-либо), можно как раз очень глубоко и близко подойти к спорту, но уже с гораздо более серьезной стороны. Но для этого, малыш, обязательно надо прежде всего стать хорошим врачом, иначе останешься второразрядным доктором при команде – вправлять вывихи в лучшем случае и давать таблетки. Но не будем загадывать далеко вперед.

Вот сейчас вокруг меня много молодежи – студенты в Строгановке, студенты-практиканты в мастерской, молодые архитекторы. Как ясно я вижу, кто из них любит свое дело, кто не очень, и, конечно, кто может, умеет работать, а кто нет. Судьба некоторых мне безразлична – я в них не верю, других я взял бы к себе на работу…

Кто-то присматривается сейчас так же и к тебе. Вернее, дело не в этом, сейчас в тебе формируется то, к чему надо присматриваться, и если этого „чего-то“ вообще не окажется, вот тогда дело плохо. Я горжусь умением работать лучше других, всегда стараюсь догнать тех, кто лучше меня; для меня в жизни профессиональное мастерство значит очень многое. Когда ты был в школе, я побоялся тянуть тебя к себе, в архитектурный, не будучи уверенным в твоем рисунке, в способностях к этому делу. А мне была нестерпима мысль, что мой сын будет так себе, средненьким архитектором, служащим в мастерской, а не творцом, мастером. И если что-то подобное случится у тебя сейчас из-за лыж или недомыслия, мне будет очень больно. Уж очень дороги-то у тебя широкие, возможностей много, но надо все же немного постараться самому, а не закрывать своими собственными руками (или ногами) путь к своему счастью.

…Ну, будь здоров и цел, мой родной. Написал бы еще, да конверт не вместит».

Операция отца, к счастью, прошла довольно удачно. Адриан снова уехал в крымский санаторий ИКТ (Институт климатотерапии имени И.М. Сеченова), где стал чувствовать себя лучше, окреп, и легкое почти полностью расправилось. После выздоровления он перешел на кафедру проектирования мебели в Строгановское училище, где вскоре получил диплом профессора и проработал там более тридцати лет, до выхода на пенсию в 1996 году.

Далее я вынужден перейти к самой трудной для меня теме, избежать которую невозможно. Адриан был очень интересным и видным мужчиной, прекрасно, со вкусом одевался, умел говорить комплименты и быть любезным. Он всегда пользовался большим