Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

безо всякого правительства, создаваемым преобладанием другого, существует целый ряд средних форм общественной организации. Формы эти начинаются с «деспотизма, умеряемого убийством», и кончаются высшим развитием представительного управления, где вполне признано право избирателей давать инструкции своим депутатам, где, таким образом, весь народ обращен в собрание, обсуждающее законодательные меры, а из законодательного собрания сделана исполнительная организация – форма, при которой самоуправление достигает наибольших размеров, возможных при существовании управляющей власти. Смешанные конституции, которыми характеризуется этот переходный период, должны, с отвлеченной точки зрения, неизбежно касаться нелепыми. Два чувства, соответствующие одно – народным, другое – монархическим взглядам, по природе своей противоположны, а потому рождают противоположные идеи. Предполагать, что между ними возможно логически последовательное соединение, так же нелепо, как предполагать возможность примирения между да и нет. Монархическое учение доказывает, что народ обязан подчиняться одному человеку с полным смирением, должен быть ему верен, показывать ему преданность и свою волю подчинять его воле. Напротив, демократическая теория утверждает, что народ не обязан подчиняться воле одной личности, а должен выполнять свою собственную волю; этот взгляд выражается и в нашей конституции в форме права отказывать в податях и в юридической фикции, на основании которой предполагается, что гражданин изъявил свое согласие на законы, которым он повинуется. Эти взгляды до такой степени прямо противоречат друг другу, что никакая логика не может привести их в гармонию. Если король имеет справедливое право на повиновение, то повиновение это должно быть полное, иначе является вопрос: почему повиновение должно быть оказано в одном случае и не должно иметь места в другом? Если же, напротив того, люди должны сами управлять собой, то им следует управлять собой вполне. В противном случае опять возбуждается вопрос: почему им дается самостоятельность в известных отношениях и отказывается в этом в других?

Несмотря на то, что в смешанных правлениях соединяются два взаимно исключающих друг друга начала и что такие системы поэтому совершенно нерациональны в принципе, однако же они необходимо должны существовать до тех пор, пока будут в гармонии со сложным устройством только отчасти приспособленного человека. Люди, по-видимому, не способны даже понять радикальную несообразность подобных учреждений, потому что в их собственной природе существует такая же несообразность. Это очень хороший пример для объяснения закона, на основании которого мнения людей окончательно устанавливаются их чувствами, а не интеллектуальными силами.

§ 9. Понятия людей о справедливом и несправедливом в этих отношениях вполне зависят от соразмерности существующих в них стимулов. Этот предмет стоит того, чтобы обратить на него внимание. Прежде всего, мы заметим, что окончательные результаты поступка – дурные или хорошие – сами по себе не в состоянии породить его одобрение или порицание. Если бы это было так, то степень совершенства нравственного кодекса людей зависела бы от свойств их анализа и сообразовывалась бы с их интеллектуальной проницательностью. Отсюда бы следовало, что во все времена и у всех народов люди с одинаковыми интеллектуальными способностями имели бы и одинаковые взгляды на нравственность; в то же время современники отличались бы различными взглядами, как скоро их умственные силы были бы различны. Но такое предположение не соответствует тому, что мы видим в действительности; напротив, факты указывают на изъясненный выше закон. История и ежедневный опыт убеждают нас, что понятия людей о справедливости соответствуют преобладающим в них чувствам и инстинктам (Учение о нравственном чувстве, § 5; гл. XVI, § 3; гл. XXVI, § 9). Мы постоянно читаем о тиранах, которые свое право на неограниченную власть оправдывают божественным будто бы полномочием. «Права» соперничествующих между собой владельцев постоянно защищались их приверженцами и до сих пор защищаются современными легитимистами с таким же жаром, с каким самый горячий демократ защищает права личности. Для людей, живших в феодальные времена, обязанность рабов повиноваться своим господам казалось столь несомненной, что Лютер убеждал баронов отомстить взбунтовавшимся крестьянам; он призывал всех и каждого обращаться «с этими людьми как с бешеными собаками, разбивать им череп, колотить и уничтожать их». Он, безо всякого сомнения, действовал в этом случае совершенно добросовестно. Сверх того, мы находим, что отсутствие нравственного чувства делает людей совершенно не способными понимать отвлеченное право человека на свободу. Несмотря на всю интеллектуальную силу Платона, лучший идеал республики, какой был для него доступен, состоял в системе деспотизма одного класса общества; в предшествовавшее ему время и еще долго после него не существовало людей, которые видели бы в рабстве несправедливость. Про полковника Олея, первого губернатора Ямайки, рассказывают, что он издал приказ «о раздаче войскам экземпляра Библии», а через несколько дней подписал другой приказ – «об уплате из податных сумм двадцати фунтов за пятнадцать собак, доставленных Джоном Гоем для охоты за неграми». Соответствующее этому явление мы видим в американских священниках, владеющих рабами. Китайцы не могут понять, почему с европейскими женщинами обращаются с уважением; уверяют, что они это обстоятельство приписывают колдовству, которым женщины приворожили мужчин. В нашей среде можно там и сям открыть подобные же явления. Например, мистер Моберли из Винчестерского университета написал книгу в защиту телесных наказаний в школах; он уверяет, что эта система «обеспечивает скорее всякой другой наибольшую доброкачественность детей». В одном недавнем памфлете, подписанном «сельский священник», говорится, что «людей, зараженных духом чартизма, нужно обращать на путь истинный точно так же, как и зараженных духом пьянства, – доказывая, что это возмущение против божеских законов». Но самая странная особенность людей, недостаточно одаренных чувством справедливости, заключается в их неспособности понимать свои собственные права. Лейтенант Бернар[126], например, рассказывает нам, что в португальских поселениях на берегах Африки «рабы смеются над свободными неграми, попрекая их тем, что у них нет белого человека, который бы смотрел за ними; они возвышаются в собственных глазах, когда их притесняют». Говорят, что в Америке рабы смотрят на свободных белых сверху вниз и называют их «сором». Этот, по-видимому, ненормальный акт нам легко будет понять, если мы вспомним, что здесь у нас, в Англии, в XIX столетии множество женщин защищают то рабское положение, в котором их держат мужчины.

Едва ли возможно объяснить какой-либо из ходячих гипотез многочисленность и разнообразие взглядов людей на справедливость и неправду, чему мы здесь привели несколько примеров. Но смысл такого явления объяснится сам собой, если считать эти взгляды произведением нравственных сил, равновесие между которыми различно у каждого племени и в каждую эпоху, т. е. изменяется с каждым фазисом приспособления. При ближайшем анализе окажется, что общество непременно бы распалось, если бы его взгляды не были в такой зависимости от равновесия его чувств. Будь это