Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

необходимых для общественной жизни, потому что чувства эти не достигли еще достаточного развития, и подобные поступки не в состоянии их оскорблять. Помощь, которая в этом случае оказывается цивилизации посредством очищения земли от наименее развитых ее обитателей и принуждения остальных к привычкам трудолюбия, нисколько не замедляет нравственного развития и приспособления. Но совершенно другой оборот принимает дело, когда начинают понимать преступность этой грубейшей из несправедливостей. Такое понимание показывает, что старый порядок уже перестал быть годным; и затем дальнейший прогресс невозможен до тех пор, пока это впервые понятое зло не будет устранено или по крайней мере уменьшено. При таком положении дел сохранение старинных учреждений и обычаев – вещь, к счастью, невозможная – действовало бы гибельно на человеческое сознание. Чувства, без которых более совершенное общественное устройство немыслимо, постоянно подавлялись бы таким порядком; они были бы вынуждены оставаться на одном уровне с прежней обстановкой и останавливали бы всякий дальнейший прогресс. Люди, пережившие первобытный период культуры, прежде чем дозволять себе вновь вводить подобные учреждения, должны подумать о низкой степени развития, которая необходима для того, чтобы эти последние представляли собой явление естественное. Прежде чем возможно было бы вновь ввести рабство для развития трудолюбия в восьмистах тысячах ямайских негров, нужно было бы тридцать миллионов англичан низвести во всех отношениях с их настоящего уровня развития; в них нужно было бы уничтожить благонадежность, верность, великодушие, честность; нужно было бы породить в их среде упадок благосостояния; ослабить же в людях нравственное чувство – значит уменьшить в них способность действовать сообща и сделать неприменимыми лучшие организации для производства и распределения. Итак, вот еще пример совершенства, до которого природа доводит экономию. В то время, когда несправедливость завоевания и порабощения не замечается, и то, и другое оказывается благодетельным; но как скоро люди способны почувствовать, что насилие и рабство не-согласны с нравственным законом, то дальнейшее существование такого порядка будет уже более замедлять приспособление в одном отношении, чем поощрять его в другом. На этот факт следовало бы обратить внимание нашим новым проповедникам старого учения, что «кто силен, тот и прав».

§ 5. Так как неделимые, из которых состоят первобытные общины, резко отличаются от тех, которые составляют общины развитые, то и сами общины должны иметь в основании своего устройства принципы совершенно различные. Общественный организм точно так же, как и всякий другой, в течение своего развития должен проходить через временные формы. При этом переходном состоянии многие из общественных отправлений совершаются орудиями, которые должны исчезнуть, когда настоящие, предназначенные для этих отправлений орудия приобретут способность действовать. Человеческие общества могут точно так же, как и отдельные люди, иметь способности в зародыше. У обыкновенного тритона, встречающегося в наших прудах, внешние легкие или жабры исчезают, когда внутренние достигают достаточного развития; у высших позвоночных в зародышевом состоянии являются временные органы, которые в течение определенного времени служат для известного отправления, потом снова абсорбируются и оставляют только признаки своего существования, точно таким же образом в политическом теле существуют учреждения, которые в течение известного времени исполняют свое назначение, а затем теряют свою силу и уничтожаются.

Переходные учреждения предполагают существование переходных чувств. Так как политические учреждения зависят от свойств народа, то не могут прекратить своего существования до тех пор, пока чувства, на которых они основываются, не исчезнут. Следовательно, пока человек приготавливается к общественной жизни, в нем должны преобладать известные стимулы, соответствующие требующимся учреждениям; стимулы эти ослабляются по мере того, как временные организации, созданные ими, перерождаются в другие, окончательные. На природу и деятельность этих стимулов мы обратим теперь наше внимание.

§ 6. «Я чувствовал такое глубокое уважение к памяти Генриха IV, – говорил знаменитый французский разбойник и убийца Картуш, – что, если бы жертва, которую я преследовал, укрылась под его статую на Новом мосту, я бы пощадил ее жизнь». Вот образец, каким образом обожание героев соединяется с крайней дикостью, и какие средства даются этим чувством для дисциплинирования дикого человека. Выше была разъяснена необходимость подобного чувства для соединения людей, лишенных симпатических ощущений. Для того, чтобы первобытный человек превратился в существо, способное для общественной жизни, он должен жить в обществе. Но каким же образом может существовать общество, когда оно постоянно разрушается притязательными стремлениями? Ясно, что его члены должны обладать известной наклонностью, которая составляла бы противовес этим чувствам, удерживала бы в обществе, несмотря на их неспособность к такой жизни, заставляла бы их подчиняться условиям подобного существования и уменьшалась бы по мере того, как приспособление к новым обстоятельствам уничтожало бы потребность в ограничении. Такое чувство, служащее противовесом антиобщественности, заключается в обожании героев; это чувство заставляет людей преклоняться перед проявлениями силы и подчиняться ей, в ком бы она ни проявлялась, – в родоначальнике, феодальном владельце, короле или конституционном правительстве.

Мы уже приводили факты, доказывающие как соотношение между силой обожания героев и силой притязательных стремлений, так и одновременное уменьшение обеих наклонностей (гл. XVIII, § 3). Теперь мы подробнее рассмотрим это явление. Мы положили, что уважение к авторитету пропорционально варварству членов общины и соразмерно с недостатком нравственного чувства, со стремлением искать для себя удовлетворения за счет ближнего. По каким признакам узнаем мы недостаток нравственного чувства? На первом месте тут стоит невнимание к человеческой жизни; затем – частые покушения на человеческую свободу; далее – воровство и однородная с ним бесчестность. Если наше учение верно, то мы должны встречать все эти явления в самых значительных размерах именно там, где уважение к власти наиболее глубоко.

И что же? Не видим ли мы в самом деле, что низкопоклонное подчинение деспотическому правлению процветает бок о бок с обычаем человеческих жертв, детоубийством и частыми покушениями на человеческую жизнь? Сжигание вдов, тайные религиозные убийства (так называемые «туги») мы видим среди племени, которое всегда состояло из жалких рабов. На некоторых островах Тихого океана дети приносятся в жертву идолам, а родители погребаются живыми; в то же время там существует такое уважение к наследственным начальникам, что им часто приписывается божественная власть. Среди людоедов везде господствует неограниченная власть. Нам повествуют о человеческих жертвах в связи с крайним раболепием подданных перед правителями. На острове Мадагаскаре, где людей убивают по самым ничтожным случаям, где берег установлен черепами, воткнутыми на палки, народ управляется на основаниях самого сурового феодального права владельцами с неограниченной властью, которые в свою очередь подчинены неограниченному же государю. Охотящиеся за головами даяки[121] острова Борнео управляются маленькими тиранами. Самые кровожадные из монгольских племен находятся под неограниченным управлением. У Грота мы находим и положительное, и отрицательное