Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

доказательство этой связи; вот что он говорит: «Ни в одном из городов Греции в исторические времена не было обычая человеческих жертв и умышленного изуродования, вроде обрезывания носов, ушей, рук, ног и т. п., кастрации, продажи детей в рабство, полигамии или чувства безграничного повиновения по отношению к одному человеку; напротив того, все эти явления можно было встретить у их современников – карфагенян, египтян, персиян, фракийцев и т. д.». Если мы обратимся к средневековой истории, то найдем там одновременно и самые сильные проявления преданности, и судебные поединки, право частных войн, постоянное ношение оружия, мучеников за веру, избиение людей по религиозным причинам и т. д.; все это – доказательства, что жизнь тогда ценилась гораздо менее, чем теперь. Ту же самую связь мы можем заметить и в современной Европе, если вспомним убийства, встречавшиеся в Италии, жестокости кроатов[122], и чехов, и австрийские бойни. В нашей среде уменьшение благоговения перед властью происходило одновременно с уменьшением жестокости наших уголовных законов.

Что нарушения свободы должны достигать наибольших размеров там, где уважение к власти всего значительнее, это само собой разумеется, так как рабство – учреждение, подающее повод к наибольшим нарушениям человеческой свободы – невозможно в среде, в которой обожание власти недостаточно сильно. Если бы влияние этого чувства не было крайне могущественно, то древние персияне не могли бы считать себя частной собственностью своего государя. Всем известно, что готовность подчиняться всегда сопровождается страстью тиранизировать, и эта признанная истина служит лучшим доказательством связи раболепия с недостатком нравственного чувства. Сатрапы так же господствовали над народом, как их царь господствовал над ними. Спартанцы обращались со своими илотами с той же суровостью, с какой их олигархи обращались с ними[123]. Про раболепных азиатских индийцев рассказывают, что «за свое безмолвное подчинение властителям они вознаграждают себя тиранией, жестокостью и насилием по отношению к людям, находящимся в их зависимости». В феодальные времена народ был в рабстве у дворянства, дворяне были вассалами королей, а короли зависели от папы. Если мы к этим фактам присовокупим знаменательные данные (гл. XVI, § 4 и гл. XVII, § 3) насчет суровости обращения мужей с женами и родителей с детьми, пропорциональной раболепию в отношении к правителям, то наше положение, что обожание героев всего значительнее там, где наименее обращается внимания на человеческую свободу, должно считаться доказанным.

Столь же многочисленны факты, убеждающие в том, что наклонность к воровству всегда связана с преобладанием чувства личной преданности.

Записки путешественников показывают, что у племен, стоящих на низкой ступени цивилизации, бесчестность и воровство существуют рядом с безотчетной властью начальников. Среди более развитых народов встречается та же самая связь между бесчестностью и раболепием. Явление это мы видим у индусов, у цейлонцев и у жителей Мадагаскара. Пиратство малайцев и китайцев, издавна существующие хищнические привычки арабских племен, которые грабят и на море и на суше, существуют совместно с безусловной покорностью деспотическим правителям. «Латыши, – говорит Коль, – обнаруживают свойство, общее всем порабощенным племенам: они очень склонны к воровству». Русские, чувствующие как бы потребность обожать своего императора, в то же время откровенно признаются, что они мошенники, и смеются над таким признанием. Поляки менее всего могут похвалиться честностью; вместе с тем их раболепие ясно видно из употребительного у них приветствия «падаю к вашим ногам»; евреи и среднее сословие там преклоняются перед дворянами, а народ – перед евреями и средним сословием. Если мы обратимся к более совершенным народностям, то увидим, что все они прошли через ту же резко обозначающуюся цепь свойств. Время, когда низкопоклонство рабов по отношению к их феодальным баронам достигло высшей своей степени, было временем всеобщих грабежей. «В Германии значительная часть сельского дворянства жила грабежом», их замки были специально приспособлены к такому занятию, и подобные замки встречаются даже у духовенства[124]. Обирание граждан, разорение от времени до времени городов и пытки жидов для вымогательства от них денег были делом обыкновенным. Короли были такими же ворами, как и все прочие. Подобно Иоанну Безземельному и Филиппу Августу, они силой обирали имущество у своих вассалов; обманывали своих кредиторов, подделывая монету; бесплатно отбирали чужих лошадей; захватывали товары купцов, продавали их и большую часть денег брали себе. В то время как на суше грабили мародеры, пираты рыскали по морям: так называемые «пять портов» и Сен-Мало[125] были главным пристанищем морских разбойников, свирепствовавших в Ла-Манше.

С того времени и до наших дней чувство преданности постоянно уменьшалось; этот упадок проявлялся в том, что феодальные отношения прекратились, учение о божественном праве королей было оставлено, монархическая власть ограничена, наказания за измену сделались более мягкими, в тех же самых размерах возрастали честность и внимание к жизни и свободе людей. И в настоящее время люди настолько же проникнуты уважением к авторитету, насколько в них недостает уважения к правам других людей. В существующих ныне партиях мы можем различить черты, указывающие на постоянную связь между этими характеристическими свойствами. Самый низкий разряд чернорабочих в столице не только не отличается крайними демократическими мнениями, но, по-видимому, не имеет вовсе никаких политических убеждений; если им приходится рассуждать о политике, то они всего скорее склоняются к консервативным взглядам и желают сохранить современный порядок. Часть из них, носильщики каменного угля, гордятся тем, что 10 апреля 1848 года вдруг появились на свет Божий все до единого и в день великой демонстрации чартистов сделаны были специальными констеблями для «охранения закона и порядка»; оказывается, что эти рабочие составляют самый безнравственный класс столичного населения: из уголовной статистики мы видим, что по сравнению с остальным населением они в девять раз бесчестнее, в пять раз более преданы пьянству и в девять раз более дики (судя по количеству совершенных ими насилий). То же самое видно из наблюдений над преступниками. Капитан Маконохи замечает, что «хороший узник (т. е. легко подчиняющийся) – обыкновенно дурной человек». Если мы обратимся к газетам, которые читаются в придворной среде и отражают в себе жизнь высшего тона, то найдем, что там народные бедствия приписываются пропуску в королевском титуле, сделанному на вновь отчеканенной монете; в тех же органах восхваляются европейские деспоты, извиняются война и постоянные армии, смеются над миротворцами, отстаивается смертная казнь, осуждаются народные права, проповедуют против свободы мены, радуются похищению территорий, защищают захваты из церковных сборов. Все это ясно показывает, что где всего долее коренится вера в святость власти, там всего менее развивается убеждение в святости человеческой жизни, свободы и собственности.

§ 7. При развитии цивилизации обожание «героизма» и нравственное чувство изменяются в противоположных