Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Теперь о предъявленном мне обвинении и обыске на квартире знали все на комбинате и в жилом посёлке. Трудно было себе представить, как я смогу после этого смотреть людям в глаза и продолжать исполнять обязанности главного инженера.

Однако, Варакин мою просьбу об освобождении от занимаемой должности отклонил, и велел спокойно работать. Он не верил, что невинных людей могут осудить, а поскольку не сомневался в моей честности и порядочности, то был уверен, что я смогу доказать свою правоту.

Больше он волновался за себя. В отличие от Уткина, Варакин излишней скромностью не отличался. Его жена не покупала дешёвых субпродуктов в мясном ларьке мясокомбината, как это делала жена Уткина. Ей приносили домой изделия самого высокого качества из тех, что готовились для горкома и обкома партии. До меня дошли слухи, что доверенные люди директора должны были по несколько раз в месяц приносить ему определённые суммы «на жизнь». Не мог же он жить на своём персональном окладе в 150 рублей в месяц, когда одна командировка в Москву, при его широкой натуре, потребности угощения нужных людей и любви повеселиться, обходилась ему в 500-600 рублей. А таких командировок в месяц было несколько.

Из своей зарплаты, которая была намного меньше директорской, эти люди, естественно, ничего собрать не могли. Для этого нужно было совершать какие-то комбинации, которые в ходе следствия могли раскрыться. Это и беспокоило Варакина.

В одной из командировок в Москву весной 1952-го года мне сообщили по секрету, что наш директор решает с помощью своих людей в министерстве вопрос о переводе его на другое предприятие, в связи с «неподходящим» климатом в Белоруссии.

В мае того же года был получен приказ министра о назначении нового директора, Доброшинского Юрия Николаевича, и отзыве Варакина в распоряжение министерства, в связи с переводом на другую работу.

Не отработав и года, не сделав ничего полезного для комбината, нечистый директор ушёл по чистому.

22

Как только мне было предъявлено обвинение и у нас дома произвели обыск, мой тесть решил уехать из Орши. Он ушёл из отдела снабжения ещё в год нашего приезда, как только убедился в том, что его зарплаты не хватит даже на фаршированную рыбу по субботам и устроился на работу в небольшой ларёк. За эти годы ему удалось скопить кое-какие сбережения на «чёрный» день. Теперь он больше не был в финансовой зависимости от нас и решил не рисковать своим состоянием.

Трудным было прощание Анечки с родителями. Они покидали её в самое трудное время, когда в любой день она могла остаться одна с двумя детьми, когда совсем не исключалась возможность и её ареста по делу о недостаче консервов. Больше всего нас обоих тревожила мысль о судьбе трёхлетних близнецов, которые в этом случае становились сиротами.

Уезжали родители на Украину, в Днепродзержинск, где они жили до войны и где находились многочисленные родственники. В ночь перед их отъездом никто из взрослых, кроме деда Абрама, не спал. Баба Рета не отходила от кроватки внуков и плакала. Она очень любила их и не представляла себе, как они будут одни. Было тяжело и обидно, что так удачно начатая служебная карьера внезапно оборвалась, что в этот трудный час от нас отвернулись все, даже родители.

Я часто тогда задавал себе вопрос: как могло случиться, что никому до нашей беды не было дела, что никто даже не пытался нас защитить. В стороне оказались и директор, и руководство министерства, которые ещё недавно восторгались нашими успехами в работе и самопожертвованием ради дела, которому служили. Даже коллектив, которому часто отдавали предпочтение перед семьёй и детьми, вроде оказался безразличен к нам.

Уезжали родители накануне Хануки. Перед отъездом дед тепло попрощался с внуками, поцеловал их и дал каждому необычно большую сумму «ханукагелт».

На прощание мальчики дружно воскликнули:

-Их бин а ид!

Бодрый и довольный своими внуками, дед Абрам направился к ожидавшей его директорской машине, на которой мы проводили родителей на вокзал.

23

Юрий Николаевич Доброшинский был родом из Одессы и в своё время закончил наш институт. Он был моложе Варакина, высокого роста, весёлый и жизнерадостный. Своё знакомство со мной он начал с предложения о дружбе и взаимопомощи. Он считал, что между нами много общего и от нашего взаимопонимания будет обоим лучше жить и легче работать. Для начала Юрий Николаевич предложил вернуть меня на должность главного инженера, с которой я ушёл незадолго перед уходом Варакина. Его устраивал мой временный статус в этой должности, что не требовало участия министерства и партийных органов в моём назначении.

Ссылки на следствие под которым я до сих пор находился им не были приняты во внимание и он считал, что уголовное дело должны прекратить, если так долго не могли закончить. Доброшинский обещал сделать всё возможное, чтобы ускорить такой финал следствия.

Будучи уверенным, что он подпишет такой приказ, независимо от моего согласия, я не стал возражать против временного исполнения обязанностей главного инженера, оговорив своё согласие сроком в несколько месяцев, пока прибудет другой специалист на эту должность.

Поначалу мы с новым директором работали дружно. Как и Варакин, он старался не перегружать себя работой и полностью передоверил мне производство. Юрий Николаевич больше занимался благоустройством территории, общественными организациями, художественной самодеятельностью и часто выезжал по разным вопросам в городские и областные партийные и советские органы.

Однако со временем я стал замечать его тесную связь с заведующим скотоприёмной базой, что навлекло на мысль о возможных злоупотреблениях при приёмке скота и косвенном участии в этом директора.

На комбинате всё продолжались многочисленные проверки, шло следствие по недостаче консервов и нужно было исключить всякую возможность крупных хищений или недостач. Выявление таких правонарушений привело бы к новым судебным процессам, в которые были бы вовлечены не только непосредственные виновники, но и руководители комбината, в том числе и я.

Заведующим скотобазой работал Ефим Лернер, в прошлом управляющий Шкловской районной конторой “Заготскот”, который считался непревзойдённым специалистом по определению упитанности скота. Ему не требовалось ощупывать животных для определения наличия жировых отложений в определённых местах, предусмотренных стандартом, как это делали другие приёмщики. Достаточно было одного беглого взгляда Фимы, чтобы отнести животное к той или иной категории упитанности. Всем было известно, что Лернер в этом практически не ошибался и поэтому с ним никто не спорил. Разница же в стоимости одной головы скота смежной упитанности составляла 200-250 рублей, которые конторы “Заготскот” выплачивали наличными при закупке его у населения. Отсюда не сложно было догадаться какие большие возможности для злоупотреблений были у заведующего скотобазой и приёмщиков районных пунктов.