Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

Я ответил великому князю, что моя сестра, конечно, будет очень тронута таким исключительным доверием, но ничего положительного за сестру сказать не могу, возьмет ли она на себя такую ответственность или нет, я обещал, что я с ней поговорю, но что я считаю, что решить этот трудный вопрос необходимо ей единолично.

Великий князь сказал мне, что напишет ей обо всем этом и просит только меня не отговаривать мою сестру, что я и обещал.

И действительно, она получила очень милое, более чем любезное письмо от великого князя с просьбой не отказать его брату, который приедет ее просить быть воспитательницей его дочери.

3 ноября у императрицы родилась дочь, названная Ольгой.[372] Это было некоторым разочарованием, т. к. ждали наследника. Тем не менее, все радовались рождению первого ребенка у царя и царицы,

Предложение великого князя для меня было полной неожиданностью, и, я должен сознаться, было мне хотя и лестно, но неприятно. Моя сестра была занята своим любимым делом, своей Евгеньевской общиной, в частности, и делами Красного Креста вообще. Затем в ее ведении была одна из патриотических школ,[373] дела было много, она была всегда страшно занята, кроме того, у нее было много личных дел, она всегда помогала то одним, то другим, наполняла свою жизнь заботами о других. Жизнь ее была полна. Она жила в очень недурной уютной квартире, была вполне обеспечена хорошей пенсией. Я очень радовался, что ей удалось так устроиться, что она живет самостоятельной жизнью. Менять все это на неизвестное, взять на свою ответственность воспитание великой княжны, погрузиться в засасывающую придворную жизнь, отказавшись от личной жизни, – мне все это казалось весьма непривлекательным, и мне ужасно было жаль сестру.

Я считал, что раз она примет на себя роль воспитательницы, то она должна отказаться и от Общины, и от школы, от всего, чем она жила, и потому я в душе был против. Но при этом другое чувство говорило другое – великий князь так был трогателен, так мил, проявил столько трогательного участия еще так недавно при кончине моей матушки, что отказывать ему было слишком больно, казалось эгоистичным с нашей стороны. А может быть, Господу так угодно, может быть, он посылает такое испытание.

5-го ноября великий князь выехал в Москву, и я с ним. С нами в поезде ехал отец Иоанн Кронштадтский, я зашел к нему в купе. Он сидел в шубе, окно было раскрыто настежь. Когда я вошел, он очень ласково меня встретил, благословил меня, хотел закрыть окно, я ему сказал, что не боюсь мороза. Оказалось, что он всегда ездит с открытым окном, несмотря ни на какой мороз, не снимая шубы. «Я привык к холоду в Архангельской губернии», – сказал он мне. Я сел, и мы очень хорошо побеседовали, прощаясь с ним, я просил его помолиться за сестру, чтобы Господь ее направил на такое решение, которое было бы ей на пользу.

В Москве в первый день вечером великий князь позвал меня к себе в кабинет и спросил, приняла ли сестра моя какое-нибудь решение. Я сказал великому князю, что Павел Александрович еще не был у моей сестры, что сестра моя очень тронута и даже смущена оказываемым ей доверием, что это так было для нее неожиданно и первым движением ее было отказаться от принятия на себя такой ответственности, т. к. ей казалось, что она не сумеет оправдать возлагаемое на нее доверие.

На это великий князь сказал, что никто лучше моей сестры не сможет воспитать Марию Павловну. Затем я сказал, что моей сестре надо многое обдумать, хватит ли ей сил поставить крест на все, чем она сейчас занята, на друзей, на дела и т. д., сказал, что моя сестра связана 16-ти летней дружбой с князем Георгием Максимилиановичем и его семьей. На все это великий князь сказал, что моей сестре в этом отношении ничего менять не надо будет, что она сможет и Красный Крест сохранить за собой, и школу, и дружбу с семьей Юрия Максимилиановича. Я сказал, что моя сестра собиралась ехать как раз этой зимой заграницу, что ей надо отдохнуть, что ее пригласил Юрий Максимилианович в Ниццу к сыну, который все болен, и она обещала приехать на яхту «Роксана» пожить с ними. И на это великий князь не возражал, сказав, что его брат желал бы иметь мою сестру с весны, когда Марии минет 6 лет.

Вскоре я получил письмо от сестры, что у нее был великий князь Павел Александрович и очень просил ее не отказываться, говорил, что эта мысль пришла ему в голову уже год тому назад, но ни он, ни брат не смели тогда и рассчитывать, зная, как она нужна своей матери, а после кончины ее они усиленнее ухватились за эту мысль и, обождав полгода по кончине нашей матушки, решились ее просить.

Сестра моя почти согласилась, решено было, что она поедет теперь заграницу, а по возвращении приедет познакомиться с Марией Павловной, а с 6 апреля, когда ей минет 6 лет, поступит окончательно.

11-го был полугодовой день кончины моей матушки, я, к сожалению, не мог быть в Петербурге, т. к. Гадона в Москве не было, и я был один при великом князе и отпрашиваться было бы неделикатно. Очень мне было больно, что я не мог помолиться на дорогой могиле вместе с сестрой в этот день.

В Петербург я приехал с великим князем к 14 ноября, ко дню рождения вдовствующей императрицы и годовщине свадьбы государя. Очень был я рад свидеться с сестрами и пожить со старшей из них недельку перед ее отъездом заграницу. Время быстро промелькнуло, я помог ей собраться, и она 25 ноября выехала по Варшавской железной дороге.

Я же стал со всех сторон получать письма с выражением радости по поводу того, что моя сестра согласилась быть воспитательницей Марии Павловны. Мой друг граф Стенбок, бывший заведующим двором Сергея Александровича и потому хорошо знакомый с порядками и придворной жизнью, прислал следующее дружеское письмо, из которого видно, как многие смотрели на решение моей сестры:

«Дорогой друг, Владимир Федорович, узнав весть, глубоко порадовавшую меня за великого князя Павла Александровича и за его дочь, чувствую сердечное влечение выразить тебе, что у меня на душе, а потому берусь за перо, боясь своим посещением помешать, и надоесть.

Понимаю, как данное любезное согласие должно было взволновать Евдокию Федоровну – ее, конечно, не смею поздравить – это своего рода жертва и отречение, ничем неокупаемые и только вознаграждаемые сознанием приносимой великой пользы малютке! Будь добр передать твоей сестре мои искреннейшие пожелания сил и благословения Господня на принятый подвиг! Да помоги ей Бог!

Тебя же, милого, от всей души поздравляю, ибо ты будешь иметь радость жить в одном городе с сестрою – это ваша незабвенная мать за вас молится и радуется, что судьба вас вновь соединяет.

Прости эти бессвязные строки, подсказанные тою преданностью, в которую просит тебя верить и которую желал бы тебе доказать твой Герман Стенбок.