Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Михаил Михайлович Сперанский в 1828 году был пожилой человек, роста гораздо выше среднего, даже скорее высокого, сухощавый, худоватый, совершенно лысый, с огромным открытым лбом, с очень большими голубыми ласково смеющимися глазами и с умною улыбкою на устах, принял нас в кабинете, встав с кресел, на каких сидел у стола, приставленного к окну, обращенному на Невский проспект. Он был в светло-голубом левантиновом[1088] утреннем сюртуке с коричневою косынкою на шее и в вышитых гарусом туфлях. Обняв и расцеловав отца моего, при словах: «Вот Бог привел увидеться! Как рад, как рад!» усадил его на кресло подле себя и принялся за мою персону, взяв меня за подбородок.
– Это ваш сынок? – спросил он и, не дождавшись ответа, сказал: – Я угадываю, зачем вы этого мальчика привезли ко мне на показ: вы хотите, при моем содействии, определить его в Царскосельский лицей, зная, может быть, что я очень хорош с Егором[1089] Антоновичем Энгельгардтом, тамошним директором[1090], или, может быть, вам желательно приготовить его к университету чрез занятия на дому у кого-нибудь из профессоров университетских – и в этом могу служить с полною готовностью, находясь в весьма хороших отношениях с двумя-тремя из господ профессоров, имеющих у себя пансионеров. Где вы, душенька, до сих пор учились?
– Прежде у monsieur Baron, потом в Орле от тамошних гимназических учителей monsieurs Полоницкий, Малевский, Гутт и Фрокрау, а наконец, до конца прошлой недели, у monsieur le baron Chabot.
– Чему же вы, миленький, учились там, везде? Вам лет тринадцать есть?
– Почти шестнадцать-с, – отвечал я с некоторой гордостью, – а учился я всем наукам и в алгебре дошел до уравнений второй степени.
– Какой ученый мальчик, – улыбнулся Сперанский. – Ну а, например, что вы знаете из древней истории, так, вкратце, в общей картине?
Я тотчас затрещал то, что недавно твердил в долбяшку, впрочем, правду сказать, довольно удачно, помня синоптические[1091] исторические таблицы Лесажа[1092], вкратце представил целый ряд сопоставленных событий древнего мира, причем имена и названия сильно были офранцужены, как то: атеньены, ромены, картажинуа, Ромюлюс, Агатоклес, война Труа[1093] и проч., и проч.
– Юноша ваш знает дело свое изрядно, – заметил Михаил Михайлович, обращаясь к отцу, – но видно, он все это учил по-французски, почему не умеет произносить имен и названий по-русски. Конечно, он скоро все это сумеет поправить, находясь в русском учебном заведении или пользуясь уроками русских преподавателей. Об этих французских пансионах, где русских детей учат всему по-французски, я уже несколько раз толковал с министром народного просвещения, князем Ливеном; но его светлость что-то к этому всему как-то глуховат. Эти бедные мальчики и нашу отечественную историю учат по французским учебникам и посредством французов преподавателей, которые говорят: Жарослав, Жарополк, Жанжис-Кан, Кремлен вместо Кремль, Моску вместо Москва, и множество других слов. Правда это, милый мой, а, правда?
– Правда, Votre Excellence[1094] (не умея выговорить по-русски), – сказал я, – точно правда; но я французов этих в этом случае не слушаю, потому что прежде, живя еще дома, прочел от листа до листа всю «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина и знаю, что надо говорить по-русски: Ярослав, Ярополк, Чингисхан и проч.
– Браво, браво, юноша! – воскликнул Сперанский. – Завтра же утром буду видеться с милейшим Егором Антоновичем Энгельгардтом, который все ходит в чулках и башмаках и о котором я всегда в шутку говорю, что он, чудак, тридцать лет не переодевался. Поговорю ему непременно, и все, что узнаю, передам вам, любезнейший Петр Алексеевич, во всех подробностях завтра же, в четвертом часу, так как вы, надеюсь, не откажетесь завтра пожаловать ко мне откушать чем бог послал. Я вас и с просителем вашим, моим зятем, познакомлю.
Отец благодарил за честь, но объяснил, что он не находит нужным дальнейшее ученье для сына, который, по его мнению, в тех летах, когда может поступить на службу царскую.
Сперанский, услышав это, не мог удержаться от смеха и сказал отцу, что такому малолетку надобно еще учиться, учиться и учиться, чтобы потом служить с честью.
– Но, впрочем, ежели таково ваше непременное отеческое желание и убеждение, любезный мой Петр Алексеевич, то почему нет, и в этом я постараюсь вам сослужить так, чтобы юноша ваш попал в такое ведомство и к такому начальству, которое найдет возможность предоставить ему средства продолжать и на службе учебные занятия, то есть не будет его слишком обременять работою, чрез что он будет свободен посещать университетские лекции в качестве вольнослушателя.
Отец очень благодарил важного сановника за эту милость и просил его зачислить меня в свою канцелярию при Комиссии составления законов, как тогда, по старой памяти, называли еще многие II отделение Собственной канцелярии.
Это предложение заставило, однако, Сперанского маленько поморщиться и сказать:
– К прискорбию моему, дорогой Петр Алексеевич, я должен вам в этом отказать по той причине, что я решительно не могу принимать к себе таких молоденьких, недоучившихся людей, тем более что существует строжайшее высочайшее повеление, чтобы все чиновники второго отделения были не иначе как кончившие курс наук или в университете, или в лицее, или в благородных при университетах пансионах, так как писцами у нас состоят только писари, данные нам из военного ведомства. Но я могу помочь вам рекомендациею, например, к Дмитрию Гавриловичу Бибикову, с тестем которого, старичком, почтенным Сергеем Сергеевичем Кушниковым, президентом Опекунского совета и членом Государственного совета, я в наилучших отношениях. Ежели вы не знакомы с Дмитрием Гавриловичем, то я дам вам к нему письмо завтра же, когда вы пожалуете ко мне откушать.
Понимая, что этим должен был закончиться визит и прием, отец мой встал и
