Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Итак, – сказал, встав и прощаясь с нами, Сперанский, – до завтра в четвертом часу пополудни. Прошу только, мой любезнейший, пожаловать ко мне не в этом облачении, а как-нибудь попартикулярнее и поинтимнее. Вы же, юный атеньен и ромен, – продолжал он, обращаясь ко мне с очаровательной улыбкой, – постарайтесь заслужить, – да я уверен, что и заслужите, – доброе расположение будущего вашего строгого, но справедливого начальника, Дмитрия Гавриловича Бибикова, который в последнее время, при содействии Егора Францовича, успел сделать великое дело, уничтожив с корнем в таможенном ведомстве взяточничество.
Последние, впрочем, эти слова, видимо, обращаемы были уже не к мальчику, а к его отцу, опытному чиновнику и председателю казенной палаты, как в то время переименованы были вице-губернаторы[1095], замененные настоящими губернаторскими помощниками.
Моя служба при Дмитрии Гавриловиче Бибикове (1828–1834 гг.)
В 1828 году отец мой приехал в Петербург из Орла, где он был вице-губернатором, чтобы определить меня на службу. С этою целью Михаил Михайлович Сперанский снабдил отца моего письмом к Дмитрию Гавриловичу Бибикову, бывшему тогда директором Департамента внешней торговли. И вот в одно сентябрьское утро мы вошли в приемную Дмитрия Гавриловича, помещавшегося тогда на Моховой улице в собственном доме.
Вскоре не чрез дверь, ведущую в кабинет из приемной полукруглой залы, в виде галереи в витринах, а из другой показалась довольно невзрачная личность с лицом цвета краснокожих индейцев и с такими же, как у них, черными волосами, стоявшими щетиной и низко выстриженными под гребенку. Индивидуум этот был в общеармейском отставном мундире с красным, высоким-превысоким воротником и с рядом солдатских медалей на груди, между которыми, однако, виднелся анненский 3-й степени крестик без банта, т. е. полученный за мирные заслуги. На левом боку была пехотная шпага с темляком, а левая рука, одетая в перчатку снежной белизны, держала треугольную большую шляпу с черным султаном из мельчайших петушьих перьев. Как блестящие золотые пуговицы двубортного мундира, так [и] вся внешность этого отставного воина, с грубой и самой буточнической наружностью, отличалась самою строгою форменностью и опрятностью, доходившею до щепетильности. То был, как я узнал впоследствии, экзекутор и казначей Департамента внешней торговли, армии капитан Степан Степанович Грознов, один из любимцев и креатур Бибикова. Грознов был сын одного из крепостных слуг отца Дмитрия Гавриловича[1096], когда-то сданный в рекруты. Он подошел к нам и сказал моему отцу:
– Его превосходительство Дмитрий Гаврилович велели мне перед вами извиниться, так как они не могут сейчас принять ваше высокородие, будучи заняты с начальником таможенного округа, который, кажется, сейчас выйдет.
Вскоре дверь кабинета отворилась и оттуда очень бодро вылетел черномазый господин в вицмундире со звездою и с какою-то озабоченною миною. Вслед за ним раздался из кабинета звонок, на который молодой вертлявый курьерчик со светло-зеленым воротником и с медной бляхой на левой стороне груди пробежал наискось в кабинет из прихожей и потом, отворив настежь дверь из кабинета в залу, пробарабанил ясно и отчетисто: «Его превосходительство просит к ним пожаловать статского советника господина Б[урнаше]ва».
Мы вошли в кабинет, который был не что иное, как огромная комната, все стены которой покрыты были районами[1097], прикрепленными к стенам, с книгами различных форматов, а кроме того между окнами были громадные шкапы, чрез зеркальные стекла которых виднелись опять книги же, на шкапах же стояли мраморные и бронзовые бюсты знаменитых людей древности и более близких времен, как Декарта, Ньютона, Вольтера, Фонтенеля, Дидерота, Расина, Кребильона и других. Одна из стен была покрыта большими географическими картами; на двух мраморных тумбах стояли гигантские глобусы – земной и небесный. В одном простенке, не занятом шкапами, сиял портрет государя императора Николая Павловича, писанный масляными красками, а ниже его шли литографированные портреты: графа Паскевича-Эриванского, министра Канкрина (тогда еще не графа), генерала Ермолова, историографа Карамзина, рубаки Кульнева и много других. Но всего страннее поражали внимание два манекена, по-видимому деревянные с восковыми масками, одетые в полную форму, один – таможенного досмотрщика, другой – рядового таможенной стражи в драгунском клеенчатом кивере, при сабле, пистолете и с пикою в руке. Обе эти куклы стояли при входе в кабинет из залы, так что мы прежде всего были приветствуемы ими, этими неподвижными часовыми, из которых таможенный досмотрщик держал тесак наголо. Огромная – в шесть окон – комната освещалась еще сверху стеклянным потолком, чрез который всегда можно было созерцать петербургское серо-буроватое и туманное небо. Посреди этой комнаты стоял, в pendant[1098] огромным ее размерам, письменный красного дерева стол, массивный и со множеством ящиков, высившихся с одной стороны его поверхности в виде комода аршина в полтора, а между ножками были другие ящики до самого пола. На столе, покрытом шпинатно-зеленого цвета тонким сукном, было несколько бумаг, несколько книг в богатых переплетах, огромная бронзовая чернильница с песочницей и прекрасный бювар[1099] в сафьянном портфейлете[1100].
У этого стола сидел Дмитрий Гаврилович Бибиков, в то время, в 1828 году, мужчина лет сорока, довольно высокого роста, красоты знаменательной и обаятельной. Портреты его находились одно время во всех магазинах литографированных рисунков: Беггрова, Фельтена, Дациаро. Но литография, самая искусная, не могла передать всех прелестных оттенков этого облика, представлявшего собою столько совершенств. Голова его, гордо и смело поставленная на красивой шее, опиравшейся в могучие плечи, была покрыта чрезвычайно густыми каштановыми, довольно коротко остриженными волосами. По его нежным, бледно-смугловатым и чуть-чуть желтоватым, но как бы прозрачным щекам шли правильною полосою от висков ко рту, по тогдашней моде, бакенбарды необыкновенно тщательные; нос правильный, греческий, не длинный и не короткий, с ноздрями, раздувавшимися при каждом впечатлении. Рот с ярко-пунцовыми губами открывался часто для приятной улыбки и обнаруживал ряды красивых зубов, мало пожелтевших от постоянного, почти беспрерывного курения турецкого табаку, потому что владелец этих зубов любил щеголять их изящною опрятностью, достигаемою всеми туалетными ухищрениями. Чело этой красивой головы было величественно и отличалось тою соразмерною выпуклостью, которая, ежели верить Лафатеру и Галю, знаменует твердость воли, энергию и силу характера. Глаза Дмитрия Гавриловича темно-карие, большие, но не чересчур, довольно миндалеобразные, имели белки немного изжелта, с едва заметными красноватыми жилками, что свидетельствовало холерико-желчный темперамент. Ежели правда, что глаза изображают собою душу человека, то глаза Дмитрия Гавриловича оправдывали поговорку
