Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

парламент априори отвергал правительственные решения лишь потому, что они исходили от Гайдара, то теперь, когда почти то же самое шло за подписью Черномырдина, относился к ним более благосклонно.

Президент ругает министра экономики

Однако работать становилось все труднее. Я уже писал о том, что в ожидании референдума правительство стало ощущать особенно мощный напор требований со стороны регионов, явно спекулировавших на ситуации острого политического противостояния между президентом и законодательной властью и стремившихся выторговать все большие уступки со стороны исполнительной власти в обмен на свою лояльность. Мне регулярно приходилось направлять Ельцину свои записки, в которых я объяснял, что у нас просто нет средств для удовлетворения растущих аппетитов региональных лидеров. В связи с этим нарастала напряженность в моих отношениях с президентом. В конце концов она вылилась в весьма жесткий разнос, который Борис Николаевич устроил мне на заседании правительства. Случилось это 4 февраля 1993 года и запомнилось еще и тем, что ровно за два дня до этого – 2 февраля – президент лично позвонил мне, чтобы поздравить с сорокалетием. При этом мне было сказано много лестных слов о том, что я политически сильно вырос, превратился в настоящего государственного деятеля и что он за меня очень рад. Еще Борис Николаевич сказал тогда, что полностью мне доверяет. Я попросил его о личной встрече, и он обещал, что разберется с календарем и мы обязательно повидаемся. А спустя день после этого отчет Министерства экономики был вынесен на заседание правительства, и наше свидание с президентом состоялось именно там.

В принципе, этот отчет планировался еще раньше. Он был намечен в рамках решения заслушать отчеты всех экономических ведомств. Однако много раз переносился. И вдруг был довольно неожиданно поставлен в повестку заседания. Получилось оно для меня совершенно разгромным.

После моего выступления с отчетом и ответа на вопросы президент в суровом и жестком тоне стал оценивать деятельность министерства. «Ошибок в вашей работе, – сказал он, – было больше, чем нужно. Вы лишь к концу 1992 года начали работу по оживлению инвестиционной политики».

«В плане структурной перестройки в основном идут лишь разговоры, – заявил президент. – Министерство до сих пор не ответило, почему в декабре 92-го и особенно в январе 93-го года произошел резкий скачок цен. Очевидно, это произошло потому, что кредиты давались без всякого контроля. Вы не провели ни одного показательного процесса банкротства предприятий, чтобы продемонстрировать механизм банкротств, проанализировать причины, ведущие к разрушению предприятия».

«Кто, – гневно вопрошал президент, – отслеживает расходование кредитов в рублях и возвращение долгов России?»

Вердикт Ельцина был суров: в государстве осуществлена авантюра – денежная инъекция в размере 3,5 триллиона рублей, которая будет негативно влиять на жизнь людей до конца года, и практически никто этот процесс не контролирует.

Никоим образом не пытаясь оправдываться по прошествии многих лет, тем не менее замечу, что подавляющая часть упреков президента была не совсем справедливой. Как я уже писал выше, именно я был сторонником активной работы по повышению финансовой ответственности предприятий, в том числе и через использование механизмов банкротства. Другое дело, что этот подход, естественно, встречал ожесточенное сопротивление директорского корпуса и его политических лоббистов. Столь же странным было и обвинение в отсутствии активной инвестиционной политики в 1992 году в целом. О каком росте инвестиций можно было говорить, когда ради обеспечения минимальной сбалансированности бюджета мы вынуждены были пойти на многократное сокращение государственных капиталовложений. При этом именно по моей инициативе в Минэкономики была создана специальная рабочая группа для формирования предложений по кардинальному изменению инвестиционной политики и повышению ее эффективности (о наших предложениях я скажу чуть ниже).

Наиболее обидным во всех этих упреках было обвинение в раздаче кредитов, тем более что у самого Ельцина должно было к тому времени скопиться немало моих записок с возражениями против такой практики. Роль Минэкономики именно в раздаче кредитов была вообще невелика. Они выдавались Центральным банком с подачи Руцкого и Верховного Совета на сельское хозяйство, в рамках взаимозачетов и по многим другим направлениям. Решение о кредитах на пополнение оборотных средств было принято правительством совместно с Верховным Советом. Собственно говоря, в упрек министерству можно было поставить только инвестиционные кредиты, которые, как альтернатива бесплатной раздаче госинвестиций, как раз были элементом новой инвестиционной политики и в основном сыграли положительную роль. Да и по объемам (около 100 миллиардов рублей) они составили лишь небольшую часть от упомянутой суммы в 3,5 триллиона рублей.

Сама по себе негативная оценка президентом масштабной раздачи кредитов была правильной. Только я не имел к этому никакого отношения. Когда я робко указал на данный факт, Президент строго спросил: «Но вы знали, в каких масштабах раздавались кредиты?» Я искренне ответил, что лишь приблизительно, поскольку это прерогатива Центрального банка. Тут президент со свойственной ему иногда театральностью разыграл целую мизансцену. Смысл его возмущенной тирады был примерно таков: что же такое делается в стране, если министр экономики не знает, сколько кредитов раздал Центробанк!

Что Центробанк подчиняется Верховному Совету, а совсем не министру экономики и отчитываться перед ним вовсе не обязан, президент предпочел забыть или умолчать.

Скрытый смысл обвинений был понятен. В стране начался инфляционный всплеск. Гайдара уже нельзя было обвинить в этом. А «крайний», причем заметный, президенту был нужен, и он его назначил.

Меня еще неприятно поразило на том заседании, что в мою поддержку, несмотря на нелепость основных обвинений, не выступил Борис Федоров, формально курировавший в качестве вице-премьера Министерство экономики. Думаю, что причина была не в боязни навлечь и на себя гнев президента. Борис был не из пугливых. Как я потом понял, у него были свои мотивы не вставать на мою защиту. Дело в том, что в тот момент, проработав в правительстве уже полтора месяца, он частично оставался генералом без армии. По должности Федоров был заместителем председателя правительства, который курировал его экономический блок, то есть и меня. Но я-то к тому времени отработал в правительстве пятнадцать месяцев, уже «вошел во власть», владел всеми рычагами. Другой его подконтрольный министр – глава Минфина Василий Барчук – тоже был человеком весьма самостоятельным. Мы привыкли выходить напрямую на премьера: сначала на Гайдара, потом на Черномырдина. Поэтому Борис невольно чувствовал себя немножко отстраненным от дел и слегка обижался, хотя ни я, ни Барчук свою независимость напоказ никогда не выставляли. Тем не менее курировать двух ключевых министров, которые напрямую контактируют с премьером, давно владеют ситуацией, которых знают в регионах и на предприятиях, которых в значительной степени слушаются отраслевые министерства, Федорову было непросто. Видимо, у Бориса тогда уже внутренне созрело решение, что он должен взять на