Генри VII - Милла Коскинен

мужу были как бы и не к лицу. Как этот момент с написанным по заказу панегириком, который он ещё и сам зачитал Филиппу Бургундскому.

Эразмус убаюкивал свою совесть, предпочитая думать, что написал учебное пособие о том, как принц должен был работать над собой, чтобы стать блестящим, идеальным принцем. И от современников требовал, чтобы панегирики уважали, потому что их писали уважаемые люди. Вот так. Он писал, что «те, кто считает, что панегирики являются просто лестью, не понимают, что этот вид сочинений был изобретен людьми великой проницательности, чьей целью было, чтобы имея перед собой подобный пример добродетели, плохой правитель мог стать лучше, хороший получить поощрение, невежественный — инструкции, ошибающийся исправить ошибки, колеблющийся обрести поддержку, и даже распущенный — устыдиться. Неужели возможно подумать, что такой философ как Каллисфен, восхвалявший Александра, или Лисий, Плиний, Исократ и бессчетное количество других, слагавших подобные композиции, имели какую-то другую цель кроме побуждения к добродетели под видом восхваления?»

Как бы там ни было, панегирик, обращенный к Филиппу Бургундскому, не достиг своей цели. Не говоря о том, что герцог и не подумал устыдиться или предпринять вообще какие-то усилия для того, чтобы стать лучшим человеком и правителем, он даже не озолотил Эразмуса.

Поэтому, когда сидевший в Париже, промотавшийся в очередной раз философ узнал, что его английский коллега Джон Колет получил престижный пост старшего священника в соборе св. Павла, он взялся за перо. Эразмус обоснованно считал, что если уж есть такое обетованное королевство, где награждают за интеллектуальные усилия, то он имеет полное право принять участие в разделе пирога. Но зная, как работают коридоры власти, Эразмус понимал, что для допуска к столу ему нужен проводник. Причем он полностью отдавал себе отчет, какое количество интеллектуалов со всей Европы в целом и со всей Англии в частности засыпают сейчас Колета просьбами. Соответственно, чтобы выделиться из этой массы, ему было нужно задеть интерес Колета как личности и ученого. Колет, к слову, не переносил гонки за благами в академической среде, хотя сам в них (вольно или невольно) участвовал.

Поэтому наш философ, по большей части, просто выражал в своем послании восхищение тем, что вот нашелся, наконец, человек, который помог ему, Эразмусу, распознать то жгучее рвение к святой науке, которое уже принесло плоды — и приложил к письму копию своей новой книги “Enciridion militis Christiani (Handbook of a Christian Knight)”, которая была своего рода жизненной инструкцией к тому, как в повседневной жизни отринуть поклонение наносному (реликвиям, культам, пышным ритуалам) и сосредоточиться на истинном (доброте, великодушии, набожности). Мастер-класс этого письма заключается в том, что хоть оно и было обращено непосредственно к Колету, и написано так, чтобы Колету было интересно его читать, на самом деле подталкивало его обратиться к старому знакомому Эразмуса, которому в последние годы было совсем не до писем — к лорду Монтжою.

В общем, своего Эразмус добился, и в Англию он был приглашен в 1505 году, чем страшно бахвалился перед своими коллегами. Да, в ученом Париже тех лет быть приглашенным в Англию было словно получить сертификат качества. Вообще, если кому-то весь пассаж про Эразмуса показался вбоквеллом, то напрасно. Мне всегда печально читать, когда попытки Генри VIII провести реформацию церкви в Англии объясняют всего-то амурчиком с предприимчивой Анной Болейн, тогда как на самом деле процесс начался задолго до того, как этот расчетливый живчик появился при королевском дворе. Так вот, у реформационной деятельности Генри VIII «ноги растут» именно от идей его учителей в частности, и от общего направления ученой мысли начала шестнадцатого века в целом.

Да, это была близорукость гуманитариев, изучающих идеи античных философов в отрыве от реалий античной жизни, но, возможно, именно так и создаются идеологии. Колет, Мор, Эразмус, Монтжой, Лили, и, представьте, Волси тех лет — все они хотели очистить церковь от наносного и вернуть её к первоначальной идее, к гуманизму. Что касается Генри VIII, то Колет станет в будущем его капелланом, и останется в этой должности до самой своей смерти от потовой лихорадки в 1519 году. Да, несмотря на то, что он осуждал милитаризм знати, и даже проповедовал против французских походов, тогда как его король бредил воинской славой.

Но пока мы находимся в Англии, где правит Генри VII, прекрасно понимающий, что иностранные философы ранга Эразмуса, имеющие друзей в английских академических кругах, добавляют его правлению блеска. Этот король действительно искренне ценил классическое образование, и действительно понимал идеи гуманизма, но, в отличие от ученых, он-то жил в реальном мире, и имел дело с реальными людьми, обуреваемыми страстями. Так что для контактов с академической братией он держал епископа Ричарда Фокса, который был и ректором Кембриджа (помимо всего прочего) и хорошо вышеупомянутую братию знал, не будучи ни с кем из них в дружеских отношениях. Что не мешало ему пользоваться талантами пригретых гуманистов — есть мнение, что идея «вилки Мортона» принадлежала, на самом деле, Томасу Мору, которому увлеченность гуманистическими идеями ничуть не мешала быть довольно жестким и прагматичным политиком.

И отчего бы нет? Человек, имевший целью сделать серьезную карьеру, должен был быть в фаворе у короля. А поскольку у самого короля ни при каких обстоятельствах не хватило бы времени лично оценить тех, кто хотел попасть у него в фавор, была построена целая система, включающая королевских секретарей и советников, задачей которых было не упустить полезные таланты, но отфильтровать всяческие посредственности. Но талантов-то было много, а должностей и стипендий для них, все-таки, намного меньше, так что атмосферу вокруг раздачи государственных милостей дружественной назвать было нельзя. Более того, даже бывшие уже в фаворе таланты никогда не могли быть уверенными, что кто-то не протолкнет своего ещё более талантливого кандидата на уже занятое место.

У Эразмуса, впрочем, скоро появилось свое секретное оружие, при помощи которого он надеялся пробиться прямиком в сердцевину власти — в королевское семейство. Оружие звалось Андреа Аммонио, блестящий выходец из Италии, который, к тому же, был молод, хорош собой, и относился к Эразмусу как к полубогу. В Англию его привез Сильвестро Гигли, ставший покровителем Аммонио, и вскоре молодой человек был уже среди учителей принца Гарри.

Академическая вражда и не только

Как я уже упоминала раньше, вокруг кормушки с королевскими милостями при дворе Генри VII шла беспощадная борьба, в которой никто не мог быть уверен, что его не потеснят. Именно в такой ситуации обнаружил себя уже упоминавшийся здесь (в связи с осадой папы Юлиуса II