DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

плотный гастрольный график, «Наше радио» крутит «Одуванчики». Но лидеру было этого мало. Он достиг возраста Моррисона, Хендрикса и Джоплин и не ощущал себя реализованным. Где стадионы? Где очередь из продюсеров, готовых драться за курицу, несущую золотые яйца? Где деньги и, главное, где удовлетворение от работы? Заштатные клубы и провинциальные ДК слились в безликий лабиринт. Каждое шоу – квест, надо уследить, чтобы Тихон не надрался до выступления и смог петь. Публика швырялась тарой, если квест был-таки провален, и Гриша пел в одиночку. Подделка. Дайте нам настоящую «Комету».

Гастроли изматывали. То организатор кинет на бабки, то менты велят вырубить звук. Но сильнее прочего ребят изматывал Тихон. До такой степени, что после особо неудачного концерта, отменив два города и возвращаясь из Курска, взбунтовавшиеся музыканты вышвырнули вокалиста на обочину. Довыеживался. Следом полетел рюкзак. Лязгнули дверцы, автобус покатил прочь. В знойном мареве уменьшалась фигурка Тихона.

– Ладно, – заерзал Гриша, глядя на поля, зеленеющие вдоль междугородней трассы. – Преподали урок, и хватит, вернемся.

– Это не урок, – сказал Демон, гитарист «Кометы». – Это чтоб доехать домой, не сойдя с ума и не зарезав дебила.

– У него бейсболки нет, – заметил сердобольный Гриша. Его тоже бесило поведение друга, но нельзя же бросить человека на шоссе.

– А ты ему мамочка?! – разозлился басист Радик, которому Тихон всю дорогу пытался почесать затылок своим кедом. Не разуваясь. – Доедет на попутках, не сдохнет.

– Да кто его подберет, бухого.

– Всё. – Водитель затормозил. – Вали вместе с ним.

– И свалю! – встал в позу Гриша. Но, очутившись под палящим солнцем, пошел на попятную: – Вы ж все равно обедать остановитесь? Маякните где, мы вас догоним.

Ему не ответили. Автобус умчался, обдав выхлопным дымом. Гриша вздохнул и поплелся искать взбалмошного товарища. Он чувствовал себя пиратом, которого бросили на необитаемом острове.

– Ты где, придурок?

– А! Грегори! Единственный порядочный человек на свете. Иди сюда.

– Куда? – Гриша всмотрелся в заросли гороха.

– На голос иди!

Тихон запел во всю глотку Высоцкого, про охоту. Гриша обнаружил его в двадцати метрах от дороги, срывающего со стеблей бобы.

– Обожаю горох. Особенно эту шкурку. – Он зубами скальпировал створку стручка. – Угощайся.

– Ты палку перегнул.

– Ой, да забей. – Тихон высыпал в рот семена. – Вкуснотища.

– Поле сто пудов охраняется.

– Ты когда стал таким слюнтяем, Грегори? Ну прям пуританин. Сейчас… – Тихон пощелкал пальцами и сымпровизировал: – Григорий наш был из святош, того не трожь, сего не трожь, святее римских пап. И жил всю жизнь без баб.

– Зря я не уехал.

Тихон сощурился и взглянул в небо.

– Конечно, зря. А может, ты остался, чтоб с меня, мертвого, обувь снять. И лет через десять продать на аукционе. Ты ж продуманный, гад.

– Ну и сука ты.

– Я честная сука. И запасливая. – Тихон извлек из рюкзака запечатанную бутылку.

– Коньяк? В такой солнцепек?

– Ну, самогона нет. – Тихон сорвал пробку, и коньяк забулькал, втекая в его луженую глотку. – Закусим. – Он слизал из раскрытого стручка горох. – Идеально.

– Черт с тобой, – сдался Гриша. – По пятьдесят, и за парнями.

Они расположились меж высоких побегов и выпили все, дискутируя о музыкальном будущем. Стручки хрустели на зубах, порхали бабочки. В какой-то момент Гриша лег и опустил веки. Ему приснилось: он ребенок и его ведет по кладбищу женщина, настолько высокая, что, задирая голову, он видит лишь бесконечное плечо.

Кладбище было давно заброшено и поросло горохом. Усики опутали памятники, превратив их в мохнатых божков. Бесформенные силуэты подчеркивали строгую симметрию надгробий, избавленных от растительного плена. На кладбище царствовала тотальная зелень смерти: зеленые побеги, ступени и бородатые заступники, растерявшие святость. Декапитированные временем статуи в гороховых джунглях, безголовые женщины из замшелого мрамора, Иисусы, воздевающие над тленом культи. Сектора, превращенные в колоссальные ложа для брачных игр леших. Трещины на фасаде крематория, складывающиеся то ли в икону с гневливым ликом, то ли в сцену порнографической гоэтии. Гнилая великанская дверь с трехметровыми колоннами по бокам и трухлявым порогом. Горох.

Проводница вела маленького Гришу по полю-кладбищу, которому не было конца.

– Твою мать… – Гриша сел, причмокивая. Башка гудела. Растрескались губы. Футболка вымокла и посерела от пыли. Тихон куда-то запропастился. – Эй?

Гриша встал, кривясь, и побрел по полю. Ветвящиеся усики казались паутиной, покрывшей все вокруг. Переполненные бобы и бархатистые листья чуть покачивались на ветру. Гриша подумывал вставить два пальца в рот и избавиться от изжоги, а заодно от воспоминаний о пригрезившемся кошмаре, но тут он увидел Тихона.

Спустя пятнадцать лет он скажет Вике: «Я подумал, что перегрелся на солнце. У меня удар, и я брежу».

Тихон стоял среди зарослей, руки по швам, вялое лицо, взгляд, обращенный вверх. Перед ним – над ним! – возвышалась черная фигура в рубище. Существо ростом два с половиной метра. Ошеломленному Грише не удавалось как следует рассмотреть великана. («Великаншу, – шепнул внутренний голос. – Это самка».) Хотя он прекрасно видел капли пота на лбу Тихона, молчаливая и грозная фигура в оглушительной тишине летнего дня зыбко расплывалась. Словно ее окутывали испарения. Контуры двоились, лицо было бесформенной массой каких-то наслоений, будто не лицо, а ворох тряпья. Но Гриша знал, что существо смотрит на Тихона. Что-то говорит Тихону без слов.

– Я упал в обморок, – рассказывает Гриша. – Голова закружилась, и – бабах, мордой в горох. Очухался, меня окликают наши. Демон, Радик. Сжалились. И Тихон уже с ними. Такой задумчивый, смирный. Едем, а я про себя повторяю: солнечный удар, солнечный удар… И спросить о чем-нибудь Тихона боюсь.

– Но спросил же? – Вика сверлит Гришу пристальным взглядом.

– Намного позже. Мы поехали в Хельсинки на фестиваль. Не играть, а так – потусоваться, послушать Rancid. Ехали через Карелию, Мурманск, Норвегию. И там в Финляндии, возле «Макдональдса», было поле гороха. Тихон так на него посмотрел… Глаза запылали. – Гриша высосал пену из опустевшей банки. – Я спрашиваю: что-то случилось тем летом, после гороха и коньяка? А он так улыбнулся… Как фанатик, знаешь. И говорит: слыхал про Полудницу?

– Это из фольклора? – спрашивает Вика.

– Да, из славянского. Дух-хранитель полей. Полудница – потому что как раз в полдень является.

– А тогда был полдень?

– Тютелька в тютельку. Так вот, он сказал, что говорил с Полудницей в поле и она его… благословила. Он сказал, смерть – не конец. С той стороны можно вернуться, если найти лазейки. Полудница водит по полям, и в нашем мире, и в том. – Гриша облизывает губы. – Тихон сказал, когда он умрет, Полудница укажет ему дорогу обратно.

«И я проверю, чем вы без меня занимались!» – доносится смех из прошлого. Ножка бокала