DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

ломается в напрягшихся пальцах Вики, и вино льется на пол.

Спустя час Гриша лежит на чужом диване, таращась в темноту, прокручивая в голове события вечера, гадая, как Вике удалось убедить его остаться ночевать в треклятой квартире. Стена и пара межкомнатных дверей отделяют Гришу от ребенка, на спине которого выросло лицо мертвеца. «Во что ты меня впутала?» Голос разума велит тихонько одеться, смыться из этого сюрреалистического кошмара и забыть обо всем.

Гриша ежится, услышав скрип половиц. Кто-то вошел в спальню. Это Тихон. Разложившийся, как положено покойникам, рок-н-ролльный зомби с пентаграммами на истлевших щеках. Сейчас он вопьется клыками в горло Иуды.

– Спишь? – спрашивает Вика.

– Нет…

– Я тоже. Страшно. Можно я с тобой?

Он пододвигается к стене. Шуршит ткань, Вика юркает под одеяло. У Гриши перехватывает дыхание. Она голая. Тело источает жар и аромат тропического геля. Маленькая грудь упруго прижимается к Гришиному плечу, а жесткие лобковые волосы щекочут его бедро. От возбуждения Гришу колотит.

– Ты красивый, – шепчет Вика, и Гриша угадывает фальшивые интонации из эротической поделки. Она не хочет секса с ним. Она хочет закабалить его сексом, заставить быть рядом, спасать от неведомой чертовщины. – Всегда мне нравился… – Рука проникает под резинку плавок, преувеличенное «Ого!» срывается с желанных губ, падает в ушной канал и порабощает мозг.

7

Ему снится Тихон, сидящий на краю сцены в опустевшем здании скотобойни. Без гнили, червей и вампирских клыков. Тихон бренчит на акустической гитаре и задумчиво смотрит на Гришу.

– И как она?

– Кто?

– Моя супруга. Горяча?

– Ты умер давно, – оправдывается Гриша.

– И ты все присвоил, – беззлобно кивает друг. – Жену, группу, песни.

– Мы исполняем и новые. Пятьдесят на пятьдесят.

– Кто их слушает? Старик, это же дичь. Вы играли на фестивале под эгидой ЛДПР.

– Мы до последнего не знали, что там будут висеть их баннеры! – врет Гриша.

Под потолком угрожающе звенят цепи. На них крюки, как в «Восставшем из ада».

– Нет, я тебя положительно убью, – говорит Тихон, подкручивая гитарный колок. – Вылуплюсь и убью.

– Тебе было столько дано! – восклицает Гриша. – Талант, популярность, семья. А ты все просрал и скололся.

– Я знал, на что иду, – спокойно возражает Тихон. – Считай, отпуск взял, а он затянулся. Полудница водила туда-сюда. Когда мое имя фанаты выкрикивали, думал, вот-вот вернусь, ан нет. Пришлось ждать, пока меня кровинушка не окликнет. Зато какие я песни теперь напишу! Такого опыта, старик, ни у кого не было. Это тебе не клиническая смерть. Это шесть лет в аду.

Под потолком звенят, раскачиваясь, цепи. Деревянная коровья голова, украшение сцены, скалит акульи зубы.

– Гриш.

– А?

Он распахивает глаза и жмурится от солнца. Вика стоит над ним, облаченная в спортивный костюм. Может, и вчерашний вечер был сном?

– Одевайся.

Гриша натягивает штаны, носки, торопится за Викой, поглядывая с тоской на входную дверь. Он не хочет этого видеть. Не снова, Господи. Не голая спина Амины.

Амина сидит, сгорбившись, на кровати. В утреннем свете инфернальная опухоль кажется еще отвратительнее. Она увеличилась. Появилась мышечная складка под носом – верхняя губа. Наметился левый глаз, пока что – холмик, словно Амине под кожу внедрили косточку от персика.

– И вот здесь. – Вика указывает на ребра дочери.

Три нароста, три мясных гриба – это пальцы, пролезающие из грудной клетки. Обгрызенные ногти. Тихон там, внутри, будто похоронен под слоем песка. Он рвется наружу, а Амина – дверь.

– Плохо, да?! – скулит девочка, и ее плечи трясутся от рыданий. Ходит ходуном второе лицо. Тихон открывает сформировавшийся глаз и смотрит на Гришу в упор. Серо-голубая радужка, расширившийся зрачок, полный ненависти взгляд.

Вика обнимает дочь, стараясь не касаться монстра.

– Спрячь его! – стонет Гриша.

Вика нашаривает футболку, и хлопок скользит по спине Амины, принимая очертания носа и дистальных фаланг.

– У м-меня есть знакомый, – говорит Гриша, заикаясь. – Термос. М-мы можем попытаться…

– И кто он? – резко спрашивает Вика. – Экзорцист?

– Нет. Он так… ебанько.

8

«Мерседес» паркуется в тени аварийной постройки. Гриша спотыкается, выбираясь из салона. Вика ведет за руку заплаканную Амину. Здесь, в разваливающемся дореволюционном доме, обитает Термос, бывший священник, изгнанный из лона православной церкви из-за проповеди, в которой он призывал прихожан употреблять в качестве причастия мухоморы. Сняв рясу, Термос провозгласил себя язычником, мелькал на Рен-ТВ с комментариями про инопланетян, зачем-то вступил в коммунистическую партию, но был уличен в краже партийных взносов. Будучи евреем, писал о жидомасонском заговоре для людоедской черносотенной газетенки и попадал в каталажку за обнажение в публичных местах.

– Откуда ты его знаешь? – интересуется Вика возле облупленной двери. От половика несет мочой.

– Он был первым барабанщиком «Кометы».

– И он действительно разбирается в… таком?

– Говорит, что профессионал.

Дверь отпирает плюгавый мужичонка в джинсовых шортах. На голой груди пара наколок – звезда Давида и правосторонняя свастика. Длинные волосы не мешало бы помыть.

– Здорово, братан. – Термос словно передразнивает Чича Марина из фильма «Укуренные». – Привет, женщина. Привет, маленькая женщина. Входите, у меня насрано.

Они продираются сквозь завалы хлама, включающего, например, двухметрового фанерного кролика, явно сворованного с детской площадки. Цель такой кражи остается для гостей загадкой. Амина притискивается к маме.

– Ты один? – Гриша оглядывает авгиевы конюшни кухни.

– С Господом Богом и Сыном Его Джа.

– Ты говорил, шаришь в паранормальном?

– Благославлен знаниями. Отягощен ими же.

– А нечисть ты изгонял из человека?

– Трех бесов и одну бесиху. Вредную, жуть.

– Малышка, покажи дяде спину.

Амина мотает головой:

– Он не доктор.

– Еще какой доктор, – улыбается Термос. – Как Геббельс.

– Покажи! – умоляет Вика.

Амина нехотя отворачивается к стене и снимает кофту с футболкой. Гриша и Вика смотрят на Термоса. Термос рассматривает спину девочки.

– Это лицо, – говорит он. – Походу, Тихон. Лезет через ребенка, как через канал. Дочка его, что ли?

– Дочка, дочка, – отвечает Вика нетерпеливо. – Что делать?

– Ну… – Термос скоблит ногтями небритую щеку. – Тут бабка надвое гадала. Может вылезти, может застрять. Потом, надо знать, что за силы у него. То ли он душу дьяволу продал, то ли его сатанист какой малолетний вызвал. Вариантов-то много…

– Я папу вызвала! – всхлипывает Амина.

Гриша бросает беглый взгляд на ее лопатку. Глаз Тихона неотрывно следит за ним. Второй глаз – уже не просто жировик, а слипшаяся щель, готовая вот-вот раскрыться.

Пока Вика одевает дочь, Гриша отводит Термоса в угол:

– Про Полудницу знаешь?

– Кто ж про нее, курву, не знает? А Тихон что, с Полудницей якшался? Так это все меняет.

– В лучшую или в худшую сторону?

– Ясен пень, в худшую.

– Ну да…

Гриша рассказывает бывшему барабанщику про гороховое