В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

порядок. И так дело поставил — грамма кормов у него не пропадет. Косились тут на него иные, кто прежде за колхозный счет норовил свою скотину выкормить. А все же второй срок депутатом избирают. Народ, он видит, ради чего человек старается. Ты вот капитан, летчик — ну-ка, покажи свои ордена? Нетути! У Огородникова скоро второй будет, хотя он зоотехником.

Андрей усмехнулся:

— Может, и слава богу, что у меня орденов нетути? Знаешь, батя, когда на военных ордена сыплются?

— Да уж знаю...

Медленно разгоралась ранняя заря, заголосили петухи, глуша зарянок, и, когда умолкли, далеко-далеко за лесами, на моховых болотах, журавль протрубил утро.

— Ишь ты! — удивился Андрей. — Значит, держатся еще журавли на Мохоухе?

— Держатся. Там каждой весной несколько пар гнездится. Охотники наши и грибники берегут их, стараются зря не тревожить. Люди как бы совестливее, бережливей стали к зверью и птицам, хотя всякие есть, конешно. Но ребята поменьше стали зорить гнезда — это точно... А Варвару ты, Андрей, не обижай.

Отец так неожиданно переменил разговор, что растерявшийся Андрей сразу не нашел слова в ответ.

— Ежели правда невеста у тебя есть, то и шалости никакой не надо с Варварой. Тебе от скуки развлечение, а ее и сломать можно. Однолюбка — в матю свою. Та уж лет десять как с мужем развелась — и никто ей не нужон, хотя баба приглядная, да и фельдшерица, заметный на селе человек. Ты, ежели для развлечения, уж лучше снова к Анне подверни.

— О чем ты, батя?

— О том самом.

— Нравится она мне, — неожиданно для себя тихо сказал Андрей. — Понимаешь, только глянул на нее тогда...

— Видал я, как ты глянул, — усмехнулся отец. — Но как же с той?

— Да никого и нет у меня — так себе, знакомая. Ей-богу!

— Знакомых у каждого много. Главное — штоб без обману. Однако пора мне к удочкам. Ты спать аль со мной?

— Посижу еще.

— Посиди...

О пойманном и отпущенном язе Андрей промолчал: авось не заметит разбоя. Заметит — тогда придется сказать. Не на соседей же отцу грешить...

В окнах Вариного дома, отраженная утренними облаками, разгоралась заря, и в этой алой заре спала девушка в сиреневом. Андрей, насмотревшись, встал, минуя огороды, туманной низиной пошел вслед за отцом. В лугах таинственным пастушком свистнул погоныш, и ледяная тревога пронизала душу Лопатина.

Он вскочил, пораженный глухой, железной теменью, лишь в узкой бойнице лучилась неведомая звезда.

— Товарищ капитан...

Он сразу узнал негромкий голос командира десантников.

— Товарищ капитан, на плато есть кто-то. Я послал выяснить.

Карпухин молча забирался на свое пилотское место, Лопатин остался возле машины. Будить летчиков или пока незачем? Время к рассвету — «собачья вахта», час волков и диверсантов. На пролете он не видел поблизости ни одного человека, но в горах орудуют шайки басмачей и разбойников, эти звери умеют затаиваться. Что ж, вертолетчики и ночью не слепые, о десантниках говорить нечего.

Из темноты неслышно появился их страж.

— Тревога ложная, извините, товарищ капитан. Козлы приходили. Как они, лешие, поднялись с той стороны? Там же обрыв!

— На то они козлы. А извиняться нечего, мы люди военные.

Лопатин обошел площадку. Летчики спали, только возле транспортной машины шевельнулась фигура, и Лопатин узнал офицера, который обеспечивал их взаимодействие с мотострелками и танкистами.

— Что, капитан, начинаются тревоги?

— Ну, без тревог мы еще не жили, товарищ майор.

— Дома — одно, в гостях — другое. Тут лишнего не поспишь. Пойду посты проверю. Ребята надежные, но впервые в таком деле. Сам-то откуда?

— Сибиряк.

— Я так и подумал — понужаешь часто: все «ну» да «ну».

— Это потому, что у нас, в Сибири, дороги длинные. — Лопатин засмеялся и пошел к своему вертолету.

— Опять не спишь, Степан Алексеевич?

— Эти черти на самом интересном месте сон оборвали.

— Красивая снилась?

— Ага, самая красивая наша фигура в бою с истребителем. Прямо как киноленту снова прокрутил: и восьмерочки уже нарисовали, и заставили того коршуна пошире крылья распустить, и на горке из луча выскочили, и в прицел я его как миленького заловил на развороте — так нате вам: подъем. Кабы хоть по делу. Самого торжества лишили: засветить не успел.

— Экая радость — над своим торжествовать. В следующий раз мы промахнемся, а он — нет.

— Своих тоже надо учить, командир. Я ведь того друга, что за нами охотился, лично знаю. Зелень луковая — а гонору! Мы, видите ли, — поршки перепелиные, а он — высокопарящий сокол. Еще бы — истребитель-бомбардировщик! Потом встречаю: ну как, мол? Да ничего, говорит, двойку получил за свободную охоту. То-то, сокол, знай, какие пасти у наших поршков, да поменьше хвастай.

— Это славно, Степан Алексеевич, что ты своего оружия патриот, но для полноценного отдыха в высокогорных условиях советую вызывать более тихие сны, без этих самых стрессов.

— Как это — вызывать? Поделись, командир.

— Ты, Степан Алексеевич, представь себе сиреневую иву...

II

Ночью горы вздрагивали от железного гула: боевые машины пехоты, танки, тяжелые грузовики сошли с темного перевала и прокатились через пустынную долину, подобные узкой железной реке, затем река разбежалась рукавами, всосалась в распадки и ущелья, затихла. Когда серый холодный рассвет осторожно высветлил долину, вблизи развилки дорог, у подножия приземистой горбоватой горы, где печальные останки глиняного дувала напоминали об исчезнувшем селении, открылся палаточный городок. Серый влажный брезент, защитная окраска транспортных машин сливались с угрюмоватым фоном бесснежного склона горы, и рассмотреть лагерь можно было только сблизи. В середине его выделялась большая палатка, похожая на одноэтажный многоквартирный дом; над ее покатой крышей в безветрии курчавился темный дымок, дразня воображение картинами жилого тепла и уюта, такого редкого в остуженной каменной пустыне. И по мере того как в долине светлело, в ней становилось теплее. Но не от солнца, еще закрытого хребтом и плотными зимними тучами, — по долине разливался запах печеного хлеба.

Солдаты в серых шинелях и защитных полевых куртках деловито сновали среди палаток: разгружали и нагружали машины, расчищали площадку, носили и складывали ящики и мешки, сооружая склад, — ни зычных команд, ни слитного топота построенных подразделений, ни тусклого блеска вороненых стволов над строем — как будто и не военная служба шла здесь. Лишь возле полосатого шлагбаума, перегородившего въезд в лагерь, стоял вооруженный регулировщик да часовой