Год Водолея - Татьяна Чебатуркина

Еще раз прочитала гороскоп на себя, яркую представительницу Водолеев, относящуюся к вязу – «способный, владеющий собой, невозмутим, требователен к себе и потому не терпит чужих ошибок, заблуждений, недостатков. В профессиональной работе пользуется уважением и признанием. Внушает доверие. Натура благородная, отзывчивая, хотя бывает деспотична. Обладает чувством юмора. Жизнь планирует разумно».

В очередном письме Валерия, которое пришло в канун дня рождения, в морозный, какой-то звонкий день, когда после завывающей ночной метели солнце, сбросив на полчаса замороженную накидку облаков, подмигнуло хитро, позолотив заметенные сугробами улицы, было настоящее признание в любви:

«Злата, привет! Наконец-то, в твои семнадцать лет могу признаться тебе в своей любви! Видишь, как мне легко на бумаге доказывать свое восхищение тобой! Если честно, но твое с моей сестрой шушуканье, ваша вечная беготня меня совсем не трогали, пока однажды, в одиннадцатом классе, стоя у окна, я увидел тебя, входящую в нашу калитку. Ты была в осенней куртке, с распущенными косами, такая очаровательная, улыбающаяся. Твое удивительное лицо, прекрасные глаза, твои губы снятся мне во сне. Наш волкодав Кеша тогда бросился к тебе, чуть не сбил с ног, стал на задние лапы и начал так радостно облизывать твои щеки, а ты его обнимала, как друга, и мне захотелось на минуту вдруг оказаться на его месте. Ты меня не видела, была искренней, неожиданной и желанной. С тех пор я стал незаметно наблюдать за тобой. Но в моем внимании ты не нуждалась. Вечно куда-то торопилась, летела, не смотря по сторонам. В юности, взрослея, как много внимания мы уделяем мелочам, словам, видим в случайных событиях какие-то пророческие намеки, предсказания будущего! Сейчас ты так далеко от меня! Но о тебе я думаю постоянно. У нас здесь, в лесу, нет увольнительных. Знай, что я тебя никогда не предам! И ты будешь первой и единственной женщиной в моей жизни. С днем рождения! Твой Валерий».

Все пазлы встали на свои места. И невозможно передать словами картину неуемной радости Златы, свидетельницей которой стала Ирма, когда ее подружка чуть не порвала от нетерпения конверт, который трясущимися пальцами вытаскивала из заснеженного почтового ящика. Как целовала листок несчетное количество раз, а потом прыгала на кровати, сбросив сапожки, в застеганном зимнем пальто, в пушистой вязаной шапочке, тормошила и обнимала Ирму, всхлипывая: «Ирма! Он меня любит! И ничего мне раньше не говорил! Я сойду с ума от счастья!»

Отвечать на это письмо Злата не стала. И даже самой себе приказала – забудь! Этот вдруг появившийся, необъяснимый страх, что вдруг, в какую-то недобрую минуту произойдет сбой в четком размеренном течении ее такой недолгой жизни, и ее влюбленность, замешенная на уже привычной мечтательности, платонической любви к Валерию, как по мановению волшебной палочки злой феи, растворится в замороженном сумраке бесконечной зимы. И сразу тогда исчезнут смысл существования, упоение устремленностью в неизвестность будущего, и останутся обыденность и суета приземленности прозябания на этой прекрасной планете. Злата испугалась слишком быстрого исполнения своей тайной мечты, вспомнив последнее письмо отца, когда обычный листок бумаги вдруг, как ураган, унес покой и надежды вроде крепкой семьи.

Написала кратко: «Можешь мне верить. Я тебя дождусь. Злата».

Глава 10. НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТЬ ЖИЗНИ

Учеба давалась легко по всем предметам, но требовалось время на все. И тут еще эта неожиданность, непредсказуемость спокойного вроде течения жизни. В дневнике записала:

«Моя мамочка точно не может жить без приключений. Утром, как всегда, убежала на работу пораньше. Застыла в дверях в своей черной приталенной шубке из искусственного меха, в белом пуховом платке – такая стройная крестьянка в черных замшевых дешевых сапожках на низком каблучке. Что-то еще хотела приказать, задумалась».

Мать показалась Злате такой молодой и привлекательной, словно девчонка, чуть старше ее самой. А если бы нарядить ее в шикарную легкую шубку с норковой шапочкой, в черные, до колен сапожки на высокой шпильке? Подумала: «Нужно еще скорее становиться взрослой, чтобы добиться положения, достатка и успеть порадовать мать, пока она не состарилась».

А вечером подвезли Анну домой на «Скорой помощи», как обычно, и она даже словом не обмолвилась. Была молчаливая и задумчивая, как всегда. За что тетя Лида ее всегда прикалывала:

– Ты, Анна, стихи, что ли сочиняешь? Вечно взгляд в себя. Мы уже не знаем, как тебя растормошить. Так и отцветешь безрадостно, как колючий татарник. Красивые у него цветки, но одиноко стоит в степи у дороги со своими колючками. Все смотрят удивленно и заинтересованно, но все равно проходят мимо. Ну, улыбнись, Анюта!

Тайна того дежурства раскрылась только в канун праздника Советской армии.

Сугробы, наметаемые неугомонными февральскими метелями, заставляли девчонок по вечерам после уроков браться за лопаты. Злата чистила дорожки от крыльца до калитки и за воротами до проезжей части, а Ирме доставалась территория от крыльца до летней кухни и туалета.

В субботу Ирма уехала к себе домой, с ней увязались девчонки. Хлебом не корми, были рады вырваться из дома от обязательной уборки и мытья полов.

А Злата в воскресенье выскочила на занесенное снегом крыльцо и замерла: под замерзшим безрадостным солнечным кругом слегка серебрилась абсолютно нетронутая целинная свежесть неровных бугров заметенного двора и огорода. Вздохнула, начала расчищать метровые сугробы скрипучего, не улежавшегося снега. Работы было часа на два. Приличный морозец не смущал – через пятнадцать минут и в легкой осенней куртке станет жарко.

Неожиданно возле ворот остановился милицейский «Газик». Из него вышел высокий, где-то под сто восемьдесят сантиметров мужчина в теплом черном полушубке, в черной шапке-ушанке. В руках он держал закутанный в целлофан и газеты большой букет неизвестных цветов и круглую коробку с тортом. Он пролез прямо по сугробам к калитке, видимо, набрал полные ботинки снега, и спросил через забор негромко:

– А можно мне увидеть Анну Александровну?

Злата воткнула лопату в сугроб, открыла калитку:

– Проходите во двор. Я еще не успела тут почистить. Мама отдыхает после дежурства, но она уже, наверное, встала. Я ей сейчас скажу. Подождите, пожалуйста!

Она отряхнула веником снег с валенок, зашла в коридор, приоткрыв дверь в комнату, крикнула через порог:

– Мама, тебя хочет видеть какой-то незнакомый милиционер! Позвать его в дом?

Анна вышла из спальни, застегивая халатик. На одной щеке у нее отпечатался угол наволочки от подушки:

– Конечно, зови! Что-то случилось. Я сейчас быстренько переоденусь!

И когда Злата вышла во двор, то ахнула. Незнакомый мужчина сбросил свой полушубок, аккуратно положил его на перила крыльца и в теплом сером свитере и в шапке-ушанке резал кубы снега уже за калиткой.

– Заходите в дом, мама уже проснулась. А я сама снег почищу!

– Ну, уж нет! Давно я лопату деревянную в руках не держал. Пусть мама на стол накрывает. Чай с тортом пить будем ради знакомства.

Злата опешила:

«Этот дяденька, наверное, плохо знал ее мать. Сейчас она ему такое знакомство покажет, что от ее приема потом он без остановки будет шагать километр со своим полушубком под мышкой».

Злата опять заглянула в комнату вместе с клубами устремившегося в тепло морозного воздуха:

– Мама, выйди на улицу, а то он у нас уже полдвора от снега почистил!

Мать вспыхнула, разрумянилась, накинула на голову пушистый белый платок. Она уже успела переодеться в черные узкие брюки, красный самодельный, связанный ею самой свитер, сапожки. Видимо, подумала, что ее вызывают в отделение милиции по работе.

Она вышла на крыльцо и застыла, скрестив руки на груди, серьезная, недоступная. И Злата мгновенно сфотографировала удивленно-восхищенный взгляд этого незнакомца, которые он бросил на Анну, разогнувшись. Потом воткнул лопату в сугроб, подошел в снежной тишине молча к крыльцу и вдруг обнял неприступную мать за талию, стоя на снегу, на две ступеньки ниже ее со словами:

– Ну, здравствуй, моя дорогая спасительница!

И Злата ахнула про себя:

«Мать не вырывалась, а просто затихла в его руках на какие-то мгновения, и они стояли возле нее застывшие, словно изваянные из снега и льда».

Потом мать очнулась. Не завязанный платок упал на крыльцо, оба наклонились за ним, стукнулись лбами, рассмеялись. Незнакомец подал платок:

– Дорогая Анна Александровна! Вот тут в сугробе для вас расцвели посреди зимы розы и, наверное, вместе с тортом уже превратились в ледышки. Вы пригласите меня к себе в дом, или я им компанию составлю?

– Господи! Проходите, Леонид Петрович! Я после дежурства прилегла на часок, да и проспала до обеда. Чем богаты, тем и угостим.