Бегство от фортуны - Рафаэль Тигрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Граф Фортуна молчал. В глубине души он принимал правоту друга, но ничего не мог поделать.
– Роман, надо спасти младенца. Я знаю, это кощунственно говорить, но если бы сейчас моя Ирина была жива, она непременно бы со мной согласилась, ибо всю жизнь мечтала о ребёнке.
– Это невозможно. Забудь про это.
– Но почему? Кто нам может запретить спасти невинное дитя от ужасной казни? Или гуманизм у вас только на словах?
– Да пойми, ты никогда не полюбишь дитя, рождённое убийцей твоей жены, – в сердцах сказал Роман.
– И поэтому ты предлагаешь его убить? Ты – образованный православный муж пойдёшь на поводу у этих извергов?
Роману нечего было сказать, и он хранил тяжёлое молчание.
– Тебе надо уехать отсюда, – вдруг промолвил он, – иного выхода я, к сожалению, не вижу. Уезжай, ради Бога, от греха подальше.
Соломон внимательно посмотрел на друга и произнёс:
– Ты прав. Пожалуй, я так и поступлю. Без Ирины мне здесь делать нечего.
В его интонации прозвучали одновременно и обречённость, и обида.
Хмурый февральский день затянул туман над гаванью, окрасив Венецию в однообразный серо-молочный цвет. Сырость, которая была вечной спутницей города, усиливалась въедливым туманом. Холодный воздух пронизывал всё живое, забирая тепло каждого, кто оказывался на его пути, заставляя кутаться в тёплую одежду и искать уют у домашних каминов.
Туман сковал движения кораблей. Ограниченная видимость на море вынудила шкиперов останавливать суда, дабы не вызвать столкновений. Всё замерло вокруг, выжидая, когда солнечные лучи раздвинут, наконец, туманную завесу.
Однако не все покорно выжидали непогоду в порту. На трёх каравеллах – «Ангеле», «Св. Моисее» и «Барселоне» – шли приготовления к отплытию.
– Может, отложишь отъезд? Смотри, какой туман, – уговаривал друга Роман.
– Нет, Роман. Каждый новый день пребывания здесь ещё больше угнетает меня, – ответил грустно шкипер, – а туман на море куда менее опасен тумана в наших головах.
– Флаг какого государства ты установил на своих мачтах? – спросил Роман, заметив полотнища с шестиконечной звездой.
– Мои судна с сегодняшнего дня будут плавать под еврейским стягом.
– Но ведь такого государства не существует?
– Существует, – упрямо ответил Соломон, – пока что только на море, а там – как получится. Ладно, Роман. Давай простим друг другу всё.
– Думаешь, больше не свидимся?
– Боюсь, что на этот раз – нет.
– Скажи хотя бы, куда плывёшь?
– Сейчас об этом неизвестно даже самому Господу Богу.
– Тогда прощай.
Друзья крепко обнялись, и на их глазах появились скупые мужские слёзы.
Подошёл неизменный помощник шкипера Диего.
– Всё готово к отплытию, сеньор.
– Подымай паруса и в путь.
Роман сошёл на берег и стал грустно провожать взглядом отплывающие каравеллы.
Осторожно выплыв из акватория венецианской гавани, суда взяли курс в открытое море. Не прошло и часа, как туман стал рассеиваться, пропуская первые солнечные лучи, и вскоре над каравеллами засияло яркое голубое небо.
– Мы словно попали в иной мир, – сказал Диего, блаженно щурясь от солнца.
– Ну, вот и всё, – ответил Соломон с отрешённым взглядом, – остались позади и туман, и этот разудалый город, и все несчастья.
– Куда плывём, командор? – спросил со значением Диего.
– В Грецию, – ответил, не раздумывая, шкипер.
– В Грецию? – удивился помощник, – Каков будет конкретный порт назначения?
– Мне кажется, ты уже сам понял.
– Фессалоники, сеньор? – спросил догадливый помощник.
– Совершенно верно. Фессалоники.
К У К Л А
Дни человека как трава, как цвет полевой, так он цветёт.
Пройдёт над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его.
Библия(Пс, 102, 15, 16).
Зал заседания церковного суда был набит до отказа. Венецианская публика собралась загодя, занимая удобные места, предвкушая захватывающее зрелище, страсть к которому не угасла ещё с далёких времён Римской империи.
Прозвучал колокольчик секретаря, возвещающий о прибытия церковных судей. Все присутствующие поднялись на ноги и в зал чинно прошествовали пять католических вельмож во главе с архиепископом Франческо Ладзаро. Тот знаком велел публике сесть и громко приказал:
– Ввести подсудимую.
Зрители обратились к входу: всем не терпелось увидеть обвиняемую. Дверь распахнулась, и в зал в сопровождении стражи вошла Моника. Она была в простом рубище, с аккуратной белой косынкой на голове, без следов насилия и пыток. Младенца с ней не было. Лицо её выражало напряжение и тревогу, однако без признаков безумия. Она стала искать в толпе знакомых, но не найдя никого, повернулась в сторону судей.
– Ведьма! – раздались выкрики. – Пособница дьявола! Подстилка сатаны!
Как ни старалась Моника не обращать на это внимание, но скрыть своё смущение не могла.
– Тихо! – приказал архиепископ Ладзаро. – Или я велю страже очистить зал.
Публика мгновенно притихла. Для неё лишиться подобного зрелища было бы равносильно смерти.
– Подойди поближе, дочь моя, – привлёк внимание Моники архиепископ Ладзаро. – Поклянись, что будешь говорить суду только правду.
– Клянусь, – ответила та, держа руку над Библией.
– Скажи «Отче наш».
Моника принялась сбивчиво, но верно говорить вызубренные с детства слова.
– Отлично, – остался доволен архиепископ. – Скажи своё имя и место рождения.
– Моника Белуччи, уроженка Венеции.
– Суду хочется услышать всё, что ты говорила во время следствия. Согласна ли ты ответить на наши вопросы.
– Да. Согласна.
– В таком случае, скажи нам, как могло случиться, что девушка из почтенной католической семьи совершила грехопадение, зачала незаконного ребёнка, а затем совершила убийство ни в чём не повинной женщины.
– В меня вселился дьявол, святой отец, – заученно ответила подсудимая. – Он стал причиной рождения моего ребёнка, а затем толкнул меня на убийство.
– В каком обличии приходил к тебе этот дьявол? – спросил один из судей.
– Сперва он принял облик красивого мужчины, а затем надел маску базарного мясника и ходил со мной на карнавале.
Допрос Моники в подобной манере продолжался около двух часов, и всё это время публика с нескрываемым любопытством следила за судебным процессом. Молодая женщина отвечала на все вопросы согласно разработанной тактике отца Доминика. Сказанное ею подробно записывалось секретарём. Постепенно раскаяние грешницы стало вселять симпатии в души присутствующих. Никто более не