Краснознаменная подводная лодка «А-5» («Металлист») - Яков Куприянович Сколота

Каждый подводник знает цену этих ответственных секунд в ожидании вестей с мостика после всплытия. В лодку потянуло первой струей воздуха. Я уже четвертый нахожусь на мостике. Командир у флагштока, смотрит в бинокль в сторону кормы лодки в направлении Одессы. Обзором с моря занимался Каменцев. В направлении сектора Днепровско-Бугского лимана смотрел Колесниченко.

Еще поднимаешься с люка на мостик и уже тогда предъявляешь претензии к ночи, погоде, которые встретили нас на этот раз. Не такие они нам были нужны. Над морем уже яркая луна, осветившая полный его штиль. Со стороны Одесского порта в нашу сторону по морскому плесу проносились прожекторные пучки света. Слышен гул самолетов. Командир, не отрывая бинокль от глаз, дает распоряжение: «Каменцева в лодку, второго сигнальщика на мостик». Командир отделения рулевых-сигнальщиков Огарков вскоре занял место на мостике. В Центральном посту сохраняется высокая бдительность и готовность нижней вахты, управляемой помощником командира лодки А.В. Кочетковым и инженер-механиком В.А. Глушичем. Они ждут от командира лодки разрешения начать вентиляцию лодки. Нами был преодолен, я бы сказал, самый трудный рубеж в Одесском лабиринте, который облегчил наше состояние. Наше внимание приковано к пятому отсеку. Здесь всегда было многолюдно. Мотористы – Поляков, Папуша, Прокопенко, Иваненко, Поздняков, Красильников, у всех у них единодушное мнение и уверенность, что дизеля находятся в исправности и не подведут. Электрики, Кокурин, Литвинов, Ворошин, Рудь, спорят о состоянии электродвигателей и аккумуляторной батареи, где все опробовано и проверено. Но как только останавливаемся на состоянии винтов и рулей, наш оптимизм заканчивается. Перед нами предстала дилемма, от которой зависит наша судьба. Сможем ли мы восстановить работу линий вала и действие рулем или же нас заставит обстановка искать другие пути? А положение сложилось таково: правая линия вала настолько была деформирована в подшипниках, что не поддавалась никаким приложенным усилиям на ломик, вставленный в муфту, чтобы хотя бы как-то сдвинуть ее с места. Через сальники этой линии вала поступала вода в отсек. Левый вал подчинился усилиям нажима ломика, проворачивался до определенного места и, задев препятствие, стопорился. Совершив обратный поворот, он снова в этом же месте останавливался. Этот незаконченный оборот левой линии вала и стал для нас вдохновляющей надеждой на спасение корабля. Все рули – вертикальный, горизонтальные кормовые и носовые – повреждены и заклинены, выведены из строя все их устройства и системы. Эти проблемы владели умами и сердцами всего нашего экипажа. Когда я поднялся второй раз на мостик, мне показалось, что в этот раз было темнее, возможно, от резкого перехода от света, но то, что море уже было не таким гладким, как прежде, это было очевидным. Командир был почти на том же месте, нагнувшись через борт мостика, с кем-то на корме разговаривал. Я сразу увидел Глушича и Качурина, находившихся на палубе в кормовой части лодки. Я тут же спросил: «Гриша, ты еще раз говорил с людьми?» «Все, все сказано», – получил я ответ.

Короткими эти были напутствия: «Чтобы с нами ни случилось, будьте достойными пронести звание коммуниста и советского воина». Я ниже скажу о тех, кто с большой настойчивостью просил послать работать за борт и, если понадобилось, без колебаний выполнил бы эту клятву. Кормы лодки, как таковой, видно не было, она притоплена. Пытались уменьшить дифферент на корму, но изменений было мало. Справа по борту из воды темными языками торчали согнутые в овал стальные листы от взорванной надстройки. Кто успел побывать в эти первые часы на мостике, увидел нашу лодку и оценил обстановку, у того не могло не возникнуть чувства тревоги за свой корабль. Инженер-механик Глушич, находясь на палубе, отпускает от себя на сигнальном конце боцмана Качурина, который входит с борта в воду, сделав взмах руками над головой, бросается спиной в воду. Отплывает в сторону и заходит с кормы для начала осмотра рулей и винтов. Я продолжу уже начатую выше беседу с Иваном Васильевичем Качуриным, который сказал:

«Когда я вошел в воду и отплыл в сторону, был удивлен тем, что в июле месяце такая холодная вода под Одессой, я был закален и привык к любой воде, а тогда продрог. Когда я стал на перо горизонтального руля и начал по нему передвигаться, то я наступил ногой на какой-то режущий предмет. После этого я поднырнул и достал рваный кусок свинца, который передал тов. Глушичу. Свинец оказался осколком мины».

Григорий Аронович Кукуй за эти два часа на мостике много передумал, глубоко и всесторонне анализируя нашу обстановку. Винты и рули вселяли в него глубокую тревогу. Ни к чему не привели и наши попытки установить связь с соединением. И командир пришел к выводу – объявить мне параллельный план нашего действия. «Комиссар, иди сюда», – позвал он меня. Я понял, что разговор у нас будет по серьезному вопросу. Посмотрев на меня, он дрогнувшим голосом сказал: «Думай над тем, чтобы поделить личный состав и оружие и высаживаться на берег под Одессой». Должен сказать, что к этому времени, с момента подрыва, в душе и сознании каждого члена экипажа уже была эта мысль, только в разных ее видах. Она тем более для меня не могла быть неожиданной. Но командиром лодки этот вопрос был поставлен передо мной уже в плане его подготовки.

Что это были за минуты, трудно передать, ибо то, что было выдвинуто в эту ночь на мостике – «высаживаться на берег, а лодку подорвать» – не могло в эту минуту быть осмыслено в собственном сознании и тем более передано людям для плана действий. Мы оба не спускали глаз с Глушича и Качурина, но думали об одном… «Гриша, – обращаюсь я к командиру, – давай повременим с таким решением, на людей подействует». «Я только имел в виду, что пока это между нами разговор», – ответил мне командир. К величайшему нашему счастью, больше к этому плану и разговору нам не потребовалось возвращаться.

Но если говорить о конспирации, то получилось, что план стал достоянием всех. Теперь, когда прошло много лет, при каждой встрече люди не забывают, перед каким выбором стоял наш экипаж. Предоставлю слово командиру отделения мотористов ст. 2ст. Дмитрию Андриановичу Папуше: «Когда Василий Артемович Глушич узнал о таком решении командования лодки, то он во всеуслышание заявил: «Мне на берегу нечего делать, я с лодки никуда не уйду». Не будем вдаваться в сущность такой категоричности Василия Артемовича. А скажем, что инженер-механику В.А. Глушичу экипаж во многом обязан тем, что все остались на лодке.

А