Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

Тяжело и долго будет умирать в одиночестве Миша-Ленчик, лежа на сумке с деньгами и глядя на черемуху, под которой закопал золотые монеты. Будет жалеть о случившемся и несбывшемся, вспоминать им убитых и молить небеса о прощении и исцелении и думать о многом другом, чего нам никогда не узнать...

Медведь к его трупу больше не вернулся, и тот, пролежав под снегом до весны, был унесен весенним половодьем вместе с одетой через плечо сумкой и деньгами в ней. Труп поймали лесосплавщики, а перевернутый на днище кыкинский облас с мешком краденных из магазина вещей весенние воды удачно вынесли к поселку. Еще раньше, по осени, в колхозный невод попал труп Борьки-Лосятника. Соль в мешке не успела до конца раствориться, и история ограбления на Неге стала ясна настолько, что Андрея, уже насидевшегося в следственном изоляторе, пришлось выпустить. Но еще долго его вызывали на допросы нарочными и повестками следователи прокуратуры и милиции, стараясь выудить то, чего не знал никто. Так бы и замаяли парня, да районный военком вызвал его своей повесткой, чтобы обрить голову и поставить в один строй с такими же бритоголовыми под сень знамени с красной звездой.

Примерно в это же время Петька Воронин в пьяной драке осуществил свою старую угрозу и заколол Мента. На следствии, поняв, что вышей меры ему на этот раз не избежать, Ворона разговорился и в блатном кураже добровольно раскрыл картину гибели Виктора Седых, не забыв упомянуть о роли Микеши.

На Микешу немедленно объявили всесоюзный розыск и даже нашли, но арестовать не сумели: Микола Яровой, по кличке Микеша, по жадности закусивший несвежее пиво непровяленной тюлькой, успел умереть от холеры в инфекционной больнице города Николаева.

Хромого медведя больше никто никогда не видел. И по этому поводу старики долгие годы спорили между собой, не сходясь во мнениях: был ли он посланцем самого верховного бога Нуми, спустившегося с неба на берега Неги вершить правый суд во имя справедливости, или наоборот – духом шайтана, выпущенного буровиками из недр Земли.

Вместо эпилога

Однажды поздней летней ночью Я плелся буераками к реке. Гнал ветер по небу тугие клочья, И громыхало где-то вдалеке. И капал дождь. Роса шаги глушила, Тропинка пропадала меж корней, Дорога неизвестностью страшила И кочками качалась средь зыбей. Ее я чутко щупал сапогами, Стараясь в темноте не утонуть, Но все ж она исчезла под ногами, И больше я не смог нащупать путь. Меня цепляли сучья за одежду, Хлестал шиповник больно по щеке, Но я старался не терять надежду, Что все же вскоре выберусь к реке. Не знаю, что во тьме меня водило: Звезда иль леший – кто их разберет, Но вышел я к заброшенным могилам. Как вспомню – снова оторопь берет: Во мраке ночи между обелисков И черных староверческих крестов Таилась жуть, и где-то очень близко Меж них бродили души мертвецов. Забилось сердце у меня, не скрою, Когда на травянистом бугорке Увидел я безносую с косою В прикрытой белым саваном руке. Она меня тихонько поманила Костлявою старушечьей рукой, У ног ее открытая могила Мне обещала вечный упокой. А рядом гроб чернел со снятой крышкой, И прямо над моею головой Махали совы крыльями