Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

он прав? – спросила у нее Три Саргасс тихим, почти неслышным голосом. – У них коллективный разум, как у тебя?

– Станциосельники – это цепочки, линии, – сказала Махит, – а он говорит о фрактальной сети разумов, это совсем другое. Да, я думаю, он может быть прав, это объясняет, откуда им безо всякой задержки во времени известно, где находятся их другие корабли. Он может быть прав.

Три Саргасс потянулась к руке Махит, поймала ее. Махит не ждала этого – не ждала, что Три Саргасс прикоснется к ней на глазах других людей, но руку не убрала. Никто не обращал на них внимания сейчас, когда можно слушать спор яотлека и ее адъютанта о том, присоединиться ли ему к силам врага функционально, биохимически, ментально, полностью, в надежде остановить войну. К тому же пальцы Три Саргасс, теплые и крепко сжимающие ее пальцы, походили на якорь во вращающемся мире.

– Если он сделает это, – сказала Три Саргасс, – если он прав и останется жив, это будет означать, что он успешно провел переговоры первичного контакта, чего ни один тейкскалаанец еще никогда не добивался.

– Завидуешь? – спросила Махит.

– Я недостаточно смела, чтобы завидовать, – сказала Три Саргасс и отвернулась.

* * *

Он умер дважды, прежде чем заново смог говорить. Самые худшие впечатления были самыми громкими, они притягивали разум осколочных пилотов, как черная дыра притягивает массу. «Осколок» растворяется снаружи, все корабельное стекло покрывается маслянистой пленкой, жидкой, густой, ИИ кораблей начинают кричать одновременно, а потом замолкают. Потом кричит, снова и снова, сам пилот и замолкает – прежде чем Восемь Антидот успел подумать, прежде чем успел перестать носиться вдоль и поперек сети, состоящей из тысячи разумов и двух тысяч глаз, гироскопических, находящихся в вечном движении.

Как в этом можно выжить, как можно научиться быть таким пилотом, чувствовать всех, кто неподалеку от тебя?!

Прежде чем Восемь Антидот успел найти себя среди этой какофонии, его закрутило в пасти страха. Двигатели заглохли, паника помутненного сознания некоторых других осколочных пилотов обожгла ему горло, когда его «Осколок» попал под удар корабля, имеющего вид трехколечного маслянисто-серого колеса. Когда он увидел плоскую, изъеденную оспинами сторону астероида, надвигающуюся на него все быстрее и быстрее, и «я тебя люблю, всегда любил, помни обо мне!», а потом ничего. Остаточное изображение пламени.

Две смерти и почти третья – ужас, засасывающий в свою воронку, прошедший совсем рядом луч энергетического оружия, дружеский огонь во всей своей синей неизбежности перед его лицом… Но это не было смертью, и Восемь Антидот вдруг обнаружил, что кричит словами.

Плачет, и кричит, и говорит: «Стой, остановись, тот, кто несет срочное послание от Три Азимут, пожалуйста, подождите!»

Из тысячи разумов и двух тысяч глаз: «Что? Кто это?.. Где?» Чье-то внимание, россыпь. Не все они разваливались, не все умирали: некоторые из них просто летели или сражались, или были вместе, и ближайшие к нему, те, кто находился в его секторе, услышали его и поняли, что он не Четыре Крокус, и пожелали узнать почему.

«Только все худшее случайно проходит весь путь до конца», – подумал он в миг просветления.

«Пожалуйста, – Восемь Антидот не знал, говорит вслух или только думает. – Меня зовут Восемь Антидот, я девяностопроцентный клон прежнего императора, мне нужно остановить это послание. Оно неверное. Оно ложное».

Он изо всех сил попытался не думать: «Но вы умираете, и это ужасно, и что, если Три Азимут и Девятнадцать Тесло правы и этот приказ на геноцид – единственный способ выжить?»

Потому что, если бы он подумал так, никто бы ему не поверил.

* * *

Девять Гибискус ходила из одного конца мостика в другой, туда и обратно, словно какой-то механизм внутри ее массивных округлых форм не мог оставаться на месте, одновременно говоря со своим адъютантом. Махит не могла поверить, что этот разговор предназначался для чужих ушей, а на мостике она, Три Саргасс и половина офицеров. Все присутствующие могли слышать, как обмен репликами порхал между долгими годами дружбы, доверия, споров, которые явно многократно случались между ними, но перестали быть теоретическими, абстрактными. Но как их разговор мог быть приватным, когда Двадцать Цикада находился в испепеляющей пустыне, а Девять Гибискус на своем рабочем месте – на мостике корабля, который его, Двадцать Цикады, трудами содержался в полном порядке? Махит вообразила его с щупальцами белого грибка и с пластиковым контейнером на ладони. Солнце на Пелоа-2 вскоре начнет, наконец, заходить. Она спрашивала себя, держат ли инородцы его за горло или вернулись на свой корабль ждать. Отступили или пытаются изворотливо, если они способны на изворотливость, убедить тейкскалаанца проглотить яд по собственному решению.

Она вообразила, как он открывает контейнер, кладет грибок на язык и уже готов либо умереть, либо решить проблему точно так, как делал это в медчасти «Грузика для колеса». Она вообразила это и обнаружила, что Искандр думает о Шести Пути – или это она думает о Шести Пути, – измотанном лихорадкой, превращенном в кожу да кости старостью и болезнью. Он был готов умереть или решить проблему, даже если при этом он, воспользовавшись лселской имаго-машиной, перестанет быть самим собой.

«Приятно знать, что он был не единственным тейкскалаанцем, который предпримет такую попытку?» – спросила она, обдуманно формулируя вопрос в пустой отраженной комнате их разума.

<Мне его не хватает>, – сказал Искандр, и его слова отчасти были ответом на ее вопрос. Яснее становился прилив скорби, тоски и гордости… «Да, – как бы говорил он, – но Шесть Путь никогда бы не оказался в такой ситуации, так что никто не может знать».

Девять Гибискус тенью проходила мимо стеклянного фонаря мостика, ее фигура то скрывала, от открывала все еще присутствующие очертания корабля инородцев, который высадил переговорщиков на Пелоа-2. Он висел, вращаясь, а она ходила, разговаривала.

Дарц Тарац неожиданно появился на мостике в сопровождении одного из офицеров – Махит решила, что это навигационный офицер, но не могла вспомнить его имя или чем конкретно он занимался. Она удивилась приходу советника не меньше, чем его присутствию на корабле вообще. Насколько проще было вообще не думать о нем, не чувствовать отчуждения Искандра – отчуждаться самой, пристыженной, рассерженной и испуганной.

– Советник, – сказала она, пытаясь оповестить всех о его возвращении из комнаты, в которую его уводили. Все тейкскалаанцы на мостике посмотрели на него, все, исключая Девять Гибискус. У нее явно была более важная тема для размышлений.

– Дзмаре, – сказал он ей, подойдя. Она вдруг поняла, что стоит прямо, будто собираясь податься назад, что ее рука все еще в руке Три Саргасс, и увидела взгляд Тараца, устремившийся на их соединенные руки, косой мимолетный взгляд, казалось, полностью удовлетворивший его. Его рот искривился в раздраженной и порочной улыбке. Он сказал на языке станции:

– Теперь я вижу, что ты тут делала и почему тебе так захотелось улететь с этой женщиной. Она предложила тебе кое-что побольше, чем отдохнуть от Акнел Амнардбат и ее желания заполучить твою имаго-машину, верно я говорю? Кое-что поприятнее.

<Позволь мне>, – сказал Искандр, и Махит не стала возражать. Она была слишком зла, чтобы не согласиться. У нее возникло ощущение, будто она провалилась