Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

внутрь себя, ее центр гравитации сдвинулся, угол наклона головы изменился. Но немного – меньше, чем прежде. Они сильно сблизились между собой, а значит, теперь трюк выхода из Искандра Агавна или Махит Дзмаре с последующим возвращением не сработает. Они оставили это в прошлом.

– А сколько раз, – сказала она – сказал Искандр, немного гнусаво, сплющенные согласные станционного языка объяснялись его полной уверенностью в себе и слишком долгим использованием тейкскалаанского, – вы говорили моему предшественнику, что соблазнение империи может идти обоими путями?

Она надеялась, что никто здесь не знает в достаточной мере станционного, чтобы заметить, как она играет с Тарацем – бросает всю их с Искандром долгую эпистолярную историю в лицо советнику и смотрит, не дрогнет ли он. Себя при этом она выставляет шпионом, не лояльным никому – ни Лселу, ни Тейкскалаану. Махит надеялась, что уровень владения языком станции не позволит Три Саргасс уловить суть разговора. Это было самым главным. Она не хотела разрушать то, что они смогли спасти в их отношениях. Во всяком случае, уж точно не из-за Дарца Тараца.

– Посмотри, к чему это привело его, – злобно проговорил Тарац, сделав жест в сторону Махит, – и к чему привело тебя.

– К чему же, интересно знать? – сказал Искандр ее ртом. – В каком именно месте мы находимся, где не находитесь вы? Вы целиком и полностью зависите от действий Тейкскалаана, он может и спасти нас, и погубить. Честно говоря, не вижу разницы.

Она никогда прежде не слышала продолжения спора, который был начат не ею. Она чувствовала боль в руках, покалывание, жжение. «Осторожно», – подумала, но на самом деле ей не хотелось никакой осторожности со стороны Искандра. Как и со своей. Махит хотела только победы. Ей хотелось почувствовать вкус победы…

– Вся твоя линия, – со злобой проговорил Тарац, – не имеет глубинной преданности, на которую можно было бы положиться, а если у кого-то она и была, то остальные вкладчики линии свели ее на нет, выхолостили. Может быть, Амнардбат была-таки права.

Махит – она, а не Искандр, Искандр излучал ужас и очарование – подняла свою горящую бесчувственную руку и отвесила ему пощечину.

* * *

Осколочное сетевосприятие являло собой какофонию; хаос, движение и шум космопорта Сокровенной провинции усиливались в десятки раз. Восемь Антидот почти не ощущал, что он существует в этом громадном потоке. Он все время терял представление о собственной сущности – о том, где находится его тело, его жизнь и все, что он знает. Он умер еще раз в чьей-то перестрелке с вращающимся кораблем, испытал вспышку дикой радости, когда пилот бросился на врага, стал копьем, шрапнелью прямо в сердце этих вращающихся колец, взрывом. Боль. Боль каждый раз.

Но он продолжал говорить. «Пожалуйста. Выслушайте меня. Мне нужно, чтобы вы остановили это послание. Оно у одного из вас, один из вас доставляет его через гиперврата, один из вас перенесет его… и тогда станет только хуже, хуже, чем сейчас. Оно ложное и ошибочное, а я наследник Тейкскалаана, и я говорю вам: если вы позволите этому посланию дойти до фронта, то теперешние смерти станут прелюдией…»

Это были не совсем слова. Это были чувства, мысли, над которыми или которыми он думал, повороты глаз.

Наконец к нему вернулось: отдельно звучащий голос, человек, его «Осколок» по прямому вектору направлялся к гипервратам, в место разрыва непрерывности, далеко. Все еще далеко! Возможно, достаточно далеко от того места, где умирают его товарищи-пилоты. Голос, непривычный к неуверенности, но теперь звучащий именно так, спрашивающий у него: «Если вы Восемь Антидот, если вы тот парнишка из голографических видео и новостной ленты, парнишка, который был в крови нашего императора, когда он умер за нас, то поклянитесь мне, что все так и есть! Поклянитесь, что, если я потеряю это послание, мы перестанем умирать так, как умираем сейчас!»

Молчание в калейдоскопе. Еще один вскрик, сдавленный; Восемь Антидот не мог думать о том, где находятся его глаза, или о том, что есть его глаза, если они не воспринимают все сразу. Молчание ожидания.

«Я клянусь», – сказал он, сказал честно, не зная, не обернется ли его клятва ложью.

* * *

Щеку Тараца жгло после удара Махит. Он бросился на нее прямым движением вперед, движением, которое казалось оскалом, хотя на его запястьях по-прежнему были наручники. Три Саргасс была удивлена и ошеломлена, и к тому же это доставило ей безусловное удовольствие – такие чувства вызывали у нее все поступки Махит. Она встала перед ней лицом к Тарацу. Советник с Лсела возвышался над ней на полтора фута. Грудь у него была узкая. Три Саргасс тоже не могла похвастаться широкой грудью, но она была на добрых сорок лет моложе Дарца Тараца и прикинула, что, если придется, она, вероятно, сможет сбить его с ног. Это было бы колоссальным дипломатическим скандалом, но что из происходящего сейчас им не было? На мостике царил хаос. От протокола не осталось ничего! Министерство информации, готовя своих агентов, ни слова не говорило, как вести себя в ходе трехсторонних переговоров, ведущихся с мостика флагманского корабля, в которых одну из сторон представляли не люди, а еще один участник не был тейкскалаанцем. Ах да, и ни одна из сторон не была министерством информации, кроме самого переговорщика. Ей придется написать руководство для таких случаев.

Если она проживет достаточно долго, чтобы настолько заскучать.

Тарац остановился и подался назад. Значит, он был готов нападать на Махит, но не на тейкскалаанцев. Полезное знание.

– Яотлек, – сказала Два Пена – голос офицера связи звучал надрывно: ей опять приходилось прерывать своего командира, когда та разговаривала с Двадцать Цикадой, находившимся на Пелоа-2. Три Саргасс повернулась, чтобы увидеть, что же привлекло внимание Два Пены сейчас, и была крайне удивлена, увидев человека, вошедшего на мостик. Это был солдат с ярким треугольником пилота «Осколка» на рукаве, он рыдал и не скрывал слез.

Она тоже, бывало, рыдала – конечно, такое случалось с ней. Бывало, и на людях – это приводило ее в смущение и ужас или же оказывалось вполне приемлемым, если она пребывала в трауре. Но она никогда не рыдала так, как этот человек, бесконечно и непрерывно, человек, который пришел с отчетом начальству, как она сама докладывала Девять Гибискус.

Яотлек повернулась, чтобы посмотреть на солдата, и Три Саргасс увидела, как посерело ее лицо под космическим бронзовым загаром щек.

– Подожди, – сказала она Двадцать Цикаде. – Не делай ничего, пока я занята, это приказ, Пчелиный Рой!.. Пилот! Пилот, как тебя зовут? Что случилось?

Она подошла к нему, и он приподнял голову, словно цветок, выросший в глубокой тени и тянущийся к солнцу.

– Пилот «Осколка» Пятнадцать Кальцит, яотлек, – сказал он, не прекращая рыданий. Казалось, что рыдания – это какой-то естественный автономный процесс, происходящий с ним и не мешающий докладывать начальству. Степень преданности, которую демонстрировали подчиненные Девять Гибискус по отношению к своему командиру, была беспримерна. Как будто она была источником света.

Пилот продолжал:

– Осколочное сетевосприятие повреждено или слишком интенсивно. Мы не понимаем в точности, что с нами происходит, яотлек, но оно совсем не такое, каким было, когда вы служили пилотом «Осколка». Это новое программирование, коллективная проприоцепция, мы все