Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

чувствуем, как умирает каждый из нас, их так много, умерших, и я отключил мою программу, но не могу выкинуть это из головы. Вы должны знать, что есть какой-то порог – порог травматического опыта, полагаю, – после которого проприоцепция порождает обратную связь, и все это замыкается петлей. Я не единственный, кто не может прекратить рыданий, яотлек. Я прошу простить меня. Никак не хотел оскорбить вас таким своим видом.

Девять Гибискус отрицательно покачала головой.

– Я ничуть не оскорблена, пилот Пятнадцать Кальцит. Расскажи мне больше, если можешь. Я знаю про остаточное изображение осколочного сетевосприятия, я не так давно была одной из вас. Но это… когда оно началось? «Осколки» – они остаются управляемыми?

– Когда больше троих или четверых из нас умерли рядом друг с другом, и все наши потери вызывали осколочный трюк… Я говорю об апгрейде проприоцепции.

Три Саргасс знала, что не должна вмешиваться, но она не служила во Флоте, не подчинялась флотскому протоколу и прежде никогда не слышала про эту технологию.

– Осколочный трюк? – спросила она достаточно громко, чтобы ее вопрос пронзил тяжелое молчание, повисшее между Девять Гибискус и ее солдатом. На мостике стояла тишина, если не считать звука помех в открытом канале связи с Пелоа-2 и Двадцать Цикадой.

Все головы повернулись к ней. Она повторила вопрос:

– Осколочный трюк?

Два Пена за ее спиной, слева от нее пробормотала голосом, в котором, как показалось Три Саргасс, слышалась надежда на то, что агент министерства информации, наконец, заткнется:

– Это новая технология министерства науки – она позволяет пилотам «Осколков» чувствовать друг друга в космосе и устраняет навигационный лаг. Она основана на алгоритме, разработанном для Солнечных…

Три Саргасс была абсолютно уверена в том, что она не должна знать об этой технологии – как и вообще все министерство информации. Министерства войны и науки снова работали вместе, не допуская к своим играм информацию, – не говоря уже об императоре и ее офисе. Ровно так, как это было два месяца назад, во время несостоявшегося восстания. Та же самая система влияния.

– Значит, Флот использует технологию коллективного разума в навигационных целях? – проговорила она гораздо громче, чем Два Пена только что.

После этих слов она услышала смех Махит, хрупкий, поспешный звук.

– Видишь, Три Саргасс? – сказала она. – То, что делает Тейкскалаан, не так уж далеко ушло от имаго-линий, которые мы практикуем у себя на станции уже несколько поколений. Только мы тщательно готовим людей к такому переходу, в отличие от этого пилота…

Она оборвала себя на полуслове, поняв, что проговорилась.

Поняв с почти стопроцентной уверенностью, что признала существование имаго-машин без всяких тщательных ритуалов соблюдения секретности, которые практиковал Искандр Агавн.

Но было слишком поздно. Советник Тарац, обнажив все свои зубы – она чувствовала, что никогда не поймет, как улыбаются станциосельники, какие чувства кроются за этой улыбкой и где границы этих чувств, – перегнулся так, чтобы за Три Саргасс видеть Махит и выстрелить в нее какой-то быстрой и непристойной фразой на родном языке. Три Саргасс уловила «имаго-машина», а об остальном могла догадаться: «изменница, перебежчица, предательница станционных интересов, выдавшая национальный секрет невероятно аморальной технологии, будь проклята ты и все, что тебе дорого». Это было очевидно как минимум по реакции Махит – она побледнела, а потом чуть оттолкнула Три Саргасс, чтобы встать лицом к лицу с Тарацем. Все на мостике теперь смотрели на них, даже рыдающий пилот, который перешел с рыданий на шмыганье носом.

Махит начала то, что хотела сказать, на станционном – одно длинное предложение, рык согласных, – а потом легко и живо переключилась на тейкскалаанский.

– Советник, неужели вы и вправду думаете, что я первая продаю нашу технологию, обеспечивающую нам непрерывность существования? Двадцать лет вы писали письма Искандру, а он все это время дурачил вас. – Она говорила шелковым, гладким голосом, то повышая, то понижая его на привычный уже манер для Три Саргасс, которая знала, что отчасти она слышит Искандра Агавна. Он был так похож на Махит, но ничуть не был ею и… у Три Саргасс либо будет время впасть в панику, при попытке понять, с кем из них двоих она спала и кому доверилась, либо у нее ни на что не будет времени, а потому все это не имеет значения.

Тарац на абсолютно понятном языке, на который он, очевидно, все же был способен, сказал:

– Если ты, Дзмаре, хочешь сказать, что Агавн создал некую разновидность коллективного разума, которая не является технологией имаго, то это ошибочное мнение. Это жалкая тейкскалаанская подделка, если только она вообще существует.

Махит закинула назад голову и рассмеялась.

– Тарац, друг мой, друг моего предшественника, мой патрон и антагонист… Ну что вы, зачем нам заниматься этим? Когда нам всего-то нужно сделать то, о чем вы просили, и позволить Тейкскалаану полюбить нас, а еще пообещать империи вечную память в обмен на нашу свободу?

– То, что ты делаешь, отвратительно, – сказал Дарц Тарац, – извращение имаго-интеграции. Ты не Искандр, это притворство вульгарно.

– Верно, – сказала Махит. – Я не Искандр. Я бы никогда не предложила имаго-машину императору Шесть Пути и никогда не умерла бы за это. Я бы сделала что-нибудь другое, тоже ненавистное вам. Тейкскалаанцы не позволяют нам остаться чистыми – ни вам, ни мне, ни Искандру. Я в достаточной мере он, чтобы не сомневаться в этом. Я помню, кто я есть. Помню, что вы помогли создать его, каким он есть, помню и то, что он помог создать меня.

Низкий шум помех в открытом канале, по которому слушал происходящее на мостике Двадцать Цикада, сменился громким треском. Шипением. А потом его голосом, невозмутимым и странным.

– Ах, Мальва, – сказал он, и Девять Гибискус повернулась как ужаленная, уставилась на звездные поля за мостиком, словно ждала, что на них появится лицо ее адъютанта. – Похоже, я даже не буду первым. Лсел намного опередил нас, верно? Но мы его догоняем.

– Нет! – воскликнула Девять Гибискус. Но она не сказала: «Я приказываю тебе не делать этого». Не сказала она и «пожалуйста». Три Саргасс подумала, что два этих варианта могут быть эквивалентами.

– Служить с тобой было для меня самой большой честью в жизни, моя дорогая, – сказал Двадцать Цикада. – Пожелай мне удачи.

На этом шум помех на открытом канале пресекся, наступила тишина. Канал закрылся. Где-то на Пелоа-2 человек, который считал расточительство худшим из того, что может случиться с обществом, отдавал себя на съедение.

* * *

Даже дав клятву, даже зная, что он добился своего, если это означало почувствовать, как пилот «Осколка», находящегося в немыслимой дали, берет палочку инфокарты, запечатанной печатью министерства войны, и давит ее, сокрушает своим каблуком на полу кабины, сокрушает символическое изображение боевого флага, солнца, исходящего колючими лучами, не оставляет ничего, кроме золотистого воска печати, а осколки инфокарты, невесомые, посверкивающие, поднимаются в воздух из-под подошвы его обуви… Даже после всего этого Восемь Антидот не мог полностью выйти из сетевосприятия. Он дотягивался так далеко! «Осколков» было великое множество, и он не мог понять, где верх, где низ, имеют ли здесь слова какой-то смысл, имеет ли смысл он