Избранное - Ник Хоакин

Кандида. Тогда почему же ты… (Делает резкий жест и расплескивает шоколад.)

Битой подается назад.

(Смеется.) О, извини, Битой.

Битой. Позвольте мне взять поднос. (Берет поднос и ставит на стол.)

Кандида не отрывает от него взгляда.

(Улыбаясь, поворачивается, демонстрируя себя.) Ну как?

Кандида (подходит к нему). Такой худой? И уже столько морщин на лице? Тебе ведь не больше двадцати.

Битой. Двадцать пять.

Кандида. Двадцать пять! Подумать только! (Отходит в глубину сцены.) Когда я видела тебя последний раз, ты был маленьким мальчиком в коротких штанишках и матроске…

Битой. А когда я видел вас в последний раз, Кандида…

Кандида (быстро поворачивается и говорит с чувством). Нет! Не надо!

Битой (удивленно). А?

Кандида (смеется). О Битой, когда тебе будет столько лет, сколько мне, ты поймешь — это больно!

Битой. Что больно?

Кандида. Когда тебе говорят, как ты изменилась.

Битой. Вы не изменились, Кандида.

Кандида. О нет, нет! Когда ты видел меня последний раз, Битой, (говорит как кокетливая красавица) я была молодой леди, неприступной молодой леди с перстнями на пальцах, с лентой в волосах, а в глазах моих сияли звезды! О, я была преисполнена тщеславия — и жизненных сил! И я была уверена, что вот-вот появится некто, прекрасный незнакомец, и увезет меня! Я ждала, ты понимаешь, я ждала своего принца Астурийского.

Битой. А его все еще нет, вашего принца Астурийского?

Кандида. Увы, он так и не появился! И никто из старых друзей уже не заглядывает сюда…

Битой. Даже вечерами по пятницам?

Кандида. Даже вечерами по пятницам. Нет больше тертулий[140] по пятницам, Битой. Мы отказались от них. Старики умирают, а молодым — таким, как ты, Битой, — им неинтересно. (Поворачивается к двери справа и повышает голос.) Паула! Паула!

За сценой слышен голос Паулы: «Иду!»

(Подходит к Битою и берет его руки в свои.) Битой, как мило, что ты вспомнил о нас. Я просто счастлива. Ты пробудил во мне память о тех счастливых днях.

Битой. Я понимаю. И вы пробудили ее во мне — память о вечерах по пятницам, которые мы с отцом проводили здесь.

Кандида (выпускает его руки). Ты помнишь? Но ведь ты был совсем ребенком.

Битой. Я помню, помню! О, эти тертулии — я отлично помню их! По субботам собирались в доме Инсонов в Бинондо, по понедельникам — в аптеке доктора Морета в Киапо, по средам — в книжной лавке дона Аристео на улице Карриедо, а по пятницам… Послушайте, Кандида, по пятницам даже сейчас я иногда просыпаюсь и думаю: сегодня пятница, тертулия в доме Марасиганов в Интрамуросе, мы пойдем туда с папой… (Смолкает.)

В дверях — Паула Марасиган с тарелкой бисквитов. Ей сорок, в волосах седина, и на ней тоже смешное старомодное платье. Ростом она меньше Кандиды, но изящнее и застенчивее. Как и Кандиду, ее можно было бы принять за унылую старую деву, но, когда она улыбается, в ней, ко всеобщему удивлению, раскрывается веселая девушка, все еще молодая, все еще чарующая, несмотря на седые волосы.

Кандида. Ну, Паула, узнаешь, кто пришел навестить нас после стольких лет?

Паула (спешит к столу и ставит тарелку). Да это же Битой, Битой Камачо! (Подходит к Битою и протягивает обе руки.) Пресвятая дева, как он вырос! И это наш малыш, Кандида?

Битой. В коротких штанишках и матроске?

Кандида. Он с нежностью вспоминает наши тертулии по пятницам.

Паула. О, в те времена ты вечно всем мешал. Битой! Мне то и дело приходилось вытирать тебе нос или провожать в маленькую комнатку. И почему твой папа всегда брал тебя с собой?

Битой. Я так ревел, если он пытался оставить меня дома!

Паула (откидывает голову назад). Ах, эти вечера по пятницам в давние времена! Сколько мы говорили! (Легко скользит по комнате, словно во время тертулии, обращаясь к воображаемым гостям и обмахиваясь несуществующим веером.) Еще бренди, дон Пепе? Еще немного бренди, дон Исидро? Донья Упенг, пройдите сюда, к окну, здесь прохладнее! Как, дон Альваро, вы не читали последнее стихотворение Дарио? Как где? Конечно, в последнем номере «Бланко и негро»! Донья Ирене, мы говорим о божественном Рубене! Вы читали его последнюю вещь?

Tuvo razón tu abuela con su cabello cano,muy más que tú con rizos en que se enrosca el dîa..[141]

О дон Пепе, дон Пепе, вам не кажется, что это стихотворение — просто чудо? Глядите-ка, а вот и дон Аристео. Наконец-то! Приветствуем вас в нашем доме, благородный воин! Кандида, посади его куда-нибудь!

Кандида (подхватывает игру). Сюда, дон Аристео, пожалуйте сюда! Могу ли я спросить, дорогой дон, почему вы не были у нас прошлую пятницу? Паула, бренди для дона Аристео!

Паула (протягивает воображаемый бокал). Сегодня я запрещаю вам говорить о политике! Неужели мы навеки обречены слушать только об этом доне К.[142]?

Кандида. Слушайте, слушайте все! Дон Альваро рассказывает, где именно был этот дон К. во время революции![143]

Паула. О да, донья Ирене, мы были на всех спектаклях, но считаем, что эта труппа слабее, чем прошлогодняя.

Кандида. А в следующем месяце приезжает итальянская опера! Горе нам, девицам! Мужчины опять будут толпиться за кулисами!

Паула. Еще бренди, дон Мигель? Еще немного бренди, дон Пепе? Донья Ирене, не хотите ли сесть за пианино? О, продолжайте, продолжайте, дон Альваро! Так вы говорите, генерал Агинальдо действительно готовил армию для последнего наступления?

Битой (голосом десятилетнего мальчика). Тетя Паула, тетя Паула, я хочу в маленькую комнатку!

Паула. Тише, тише, что за манеры! И посмотри — твой нос!

Кандида. И сколько раз мы просили тебя не называть нас тетями!

Паула. Ты должен называть нас Паула и Кандида.

Кандида. Просто Паула и Кандида — понятно?

Паула. Бог мой, мы же еще не старые девы!

Кандида. Нет, мы еще не старые девы! Мы молоды, мы прекрасны, мы очаровательны! О, послушайте, донья Упенг, вчера мы были на балу и танцевали, танцевали, танцевали до утра. (Танцуя, кружится по комнате.)

Паула. Папа говорит, что мы были прекраснее всех!

Кандида. О да, донья Ирене, папа сопровождал нас — и он был первым джентльменом!

Битой (все еще голосом десятилетнего мальчика, возбужденно показывая на дверь). Вот он идет! Он идет!

Кандида (резко поворачивается). А, наконец-то, папа! (Повышает голос.) Дон Мигель, а вот и папа! Вот и папа, донья Упенг!

Паула (тоже в радостном возбуждении). А вот и папа, дон Альваро! Донья Ирене, вот и папа!

Сестры показывают в центр сцены, когда говорят «Вот и папа!».

Кандида. Тише! Пожалуйста, тише! Папа хочет что-то сказать!

Стоят рядом, глядя в зал, руки сложены на груди, фигуры напряжены, словно они внимают отцу. Потом бьют в ладоши и кричат в радостном воодушевлении: «О папа, папа!»

Остаются в той же позе. Перед ними висит Портрет, и, когда они замечают его, выражение восторга сходит с их лиц, обе склоняются, бессильно уронив руки. Игра кончена, кончилось колдовство. Они стоят молча, угрюмо глядя вверх, — две жалкие старые девы в жалком старом доме.

Битой наблюдает за ними из глубины сцены. Потом, поняв, куда они смотрят, тоже поднимает глаза и впервые видит Портрет. Не отрывая от него взгляда, подходит к сестрам и становится позади, между ними.

Битой. Это он?

Кандида (с чувством). Да.

Битой. Когда ваш отец написал его?

Паула. С год назад.

Битой (молча вглядывается). Странная, очень странная картина.

Кандида. Ты знаешь, как он называет его?

Битой. Да.

Кандида. Retrato del artista сото Filipino.

Битой. Да, я знаю. «Портрет художника-филиппинца». Но почему, почему? Ландшафт не филиппинский… Что ваш отец хотел этим сказать? (Протягивает руку к портрету.) Юноша несет на спине старика… а за ними горящий город…