Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

И то, что ты чувствовал, не походило на мутные махинации людей вроде Пеннимана, это было что-то другое, что-то, недоступное таким людям, как Пенниман, или ненавидимое ими – они не владели и не хотели владеть никакой частью этого, они жаждали его уничтожить. Эндрю, по крайней мере в этот момент, знал, что страстно хочет владеть какой-нибудь частью этого, уж что оно такое есть. Он закрыл книгу и остался сидеть. Поздний час идеально подходил для таких вещей – для духа, так сказать. Когда засветится восходом день с его гаражами, ждущими покраски, с личностями в загадочных головных уборах, интересующимися арендой комнат, это чувство исчезнет, рассеется, уплывет в невидимое пространство. Но он снова столкнется с ним, с этим чувством, и случится это совершенно неожиданно – обещание райских кущ в дуновении ветерка, «место из моей песни-мечты», как сказал об этом Крыс.

Эндрю поднял глаза, удивленный светом из кухни. Часом ранее он выключил там свет. Сейчас, в два или три часа, ночь должна быть в самом разгаре. До него донесся скрежет ножек стула по полу, позвякивание ложки о чашку. Он поднялся и на цыпочках пошел туда. Он вполне может увидеть там Пеннимана. Не слишком ли много Пеннимана за один день?

Но это был не Пенниман. Он увидел тетушку Наоми в халате. Эндрю несколько мгновений простоял с открытым ртом, напуганный мыслью о том, что тетушка вышла из своих покоев. Она так редко покидала комнату наверху, что он уже начал думать о ней, как об одном из предметов мебели, а потому его удивление было не сильнее, чем если бы сверху спустились ночной столик или вешалка в ванном халате и прошлись по кухне. На столе стояло с полдюжины коробок, и она сидела, смотрела на них, вероятно, в нерешительности. Их вид напомнил Эндрю, что он сам умирает с голоду. Ему показалось, что он месяц как не прикасался к еде. Хлопья были бы сейчас очень кстати.

– Здрасте, – сказал он, улыбаясь ей.

Она резко подняла голову вроде бы с удивлением – никак не ожидала, что ее застанут за поеданием овсянки в такой час.

– Решили съесть пиалочку кой-чего?

Она кивнула.

– Так оно и есть.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Ничуть, – сказала она и кивком указала на противоположный стул. Она вела себя по отношению к нему чуть ли не по-дружески, словно съедание хлопьев было делом бодрящим по своей природе.

– Я сам обожаю «Чириос», – сказал Эндрю, доставая пиалу из шкафа. – Большинство сначала наливает молоко, потом посыпают сахаром. Я делаю это наоборот, насыпаю сахар на дно. Так вы сможете выскребывать его в конце, когда достаете ложечкой остатки молока. Такой метод гораздо вкуснее.

Ему вдруг пришло в голову, что именно от такого метода и остерегала его Роза: не следует вести дурные разговоры с тетушкой Наоми – она их все равно не поймет.

Но тетушка кивнула, словно поняла, взяла коробку «Уит Чекс» и насыпала треть миски.

– Главный секрет в том, – сказала она, – чтобы не насыпать хлопьев до краев. Нужно ощутить вкус каждого колечка. Все дело в умеренности. Не нужно уступать позыву просто набить себе живот чем попало. – Этот совет показался Эндрю заслуживающим доверия. Он со счастливым удивлением обнаружил, что тетушка Наоми владеет неким непреложным хлопьевым знанием.

– А как насчет хлопьев с отрубями? Я всегда говорил, что проблема с ними в том, что они не сохраняют форму. Тут же напитываются влагой.

Она снова кивнула.

– Ты наливаешь слишком много молока, – сказала она. – И они тонут. Наливай меньше, а молоко черпай ложечкой. Половина хлопьев пусть остается наверху и сухими. Я вот заметила, что в «Уитис» они преодолели этот недостаток. Там хлопья держатся дольше. И в подслащенных завтраках тоже. Сахарная оболочка не пускает молоко внутрь. Конечно, пока не растает. Впрочем, я в этот продукт никогда особо и не верила. Я с самого начала считала, что это борьба с недостатком негодными средствами.

Эндрю пожал плечами – противоречить ей ему не хотелось, но сам он предпочитал «Трикс» и «Шугар попс». Но он все еще опасался рассердить ее, несмотря на все растущее свидетельство ее нормального психического состояния. Его защита подслащенных сухих завтраков может привести к непредсказуемым последствиям.

– А вы помните «Рускеты»? – спросил он.

– Такие маленькие печенюшки из спрессованных хлопьев? Прекрасно помню. – Она помолчала, глядя на него с прищуром. – Ты был сторонником измельчения или нет?

– Противником. Категорическим. Единственный способ их приготовления состоял в том, чтобы распределять их у стенок пиалы, чтобы половина не подвергалась воздействию молока, как вы сами только что говорили, потом я набирал ложкой часть сухих и часть влажных хлопьев. На дне, конечно, всегда было много переувлажненных хлопьев, но с этим ничего нельзя было поделать. А вам случайно не попадался «Витабикс»?

– Много лет уже не попадался, – ответила она, вспоминая. – Я ела «Витабикс» в Лондоне, когда чувствовала себя получше. Увы, я много путешествовала. А когда ты прикована к постели, это становится проблемой. Мир больше не у тебя в кармане.

– Понимаете, – сказал Эндрю, – так получилось, что у меня будет поставка «Витабикса». Для кафе. Мой друг Пиккетт везет партию из Канады. Думаю, что «Витабиксом» смогу вас обеспечить.

– Было бы неплохо. Нынче человеку нечему удивляться, маленьких радостей так мало в жизни.

– Наверно, мой вопрос неприличен, – сказал Эндрю. – Не хочу показаться человеком, лезущим не в свои дела, тетушка, и вы вполне можете дать мне от ворот поворот, но я никогда так и не понимал, что у вас за болезнь. Вероятно, что-то довольно тяжелое, если она так привязала вас к одному месту.

Она отрицательно покачала головой, уставившись на кухонную дверь.

– Это просто крест, – эвфемистично сказала она. – Крест, который я должна нести.

– Понимаю, – сказал Эндрю, который на самом деле ничего не понял. Впрочем, он решил оставить эту тему, опасаясь, что понимать тут особо нечего или что это какая-то женская болезнь с непонятным названием, о которой он так или иначе ничего не хочет знать. – Как шоколадки – понравились?

– Они были неплохи, спасибо. Ты говоришь, их приготовил твой новый шеф?

Эндрю моргнул, глядя на нее. Ложь, казалось, никогда не умирает. У него возник порыв достать бумажник и отдать тетушке Наоми оставшиеся тысячу четыреста долларов и признаться во всем. Но он только охнул, улыбнулся и кивнул, и в этот момент в кухню вошла, щурясь от света, Роза и спасла его.

– Опа! – сказал он. Как же это было хорошо увидеть вдруг Розу. И не только потому,