Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

– Проживу с Божией помощью. Иконки еще в багаже имеются, а герб же нарисованный. Чириковы служили всегда и будут служить Российскому Престолу. Род наш ведет начало от племянника ордынского царевича Беркая, которого после крещения нарекли именем Петр. Праправнук этого Петра, Петр Игнатьевич Чириков, служил при Великом князе Дмитрии Иоанновиче в Сторожевом полку и участвовал в сражении против Мамая. Вот какие у меня предки, Миша, знаменитые…

– А мне нечего дать на память о себе, Алексей Ильич.

– Ты уже мне сделал подарок.

– Я?!

– Ты жизнь мне подарил, разве этого мало?

Алексей показал рукой на степенные воды Илима, на уже далекую Качинскую сопку, на грозно возвышающийся Красный Яр, на глубокое и в своей цветовой однородности, похожее на каменный зеленый серпентинит, таежное море.

Солнце поднялось высоко, высушив росы, разогнав облака. В подмороженном воздухе далеко разносились голоса.

– Господи, что может быть дороже всего этого?

Алексей очертив рукой горизонт, показал в небо.

– Посмотри, Миша! Журавли летят. Ты слышишь их голоса? Они не прощаются с нами, они еще вернутся!

Часть II

Куда текут реки

Глава 1. У воды текучей

Письмо

Белый парус, как и стаю белых журавлей, можно считать знаком судьбы, символом предопределения. Да и символом самой России. Ведь считается, что Русь зародилась в поймах рек, «у воды текучей». Сколько ее утекло с описанных выше времен?

Кто может сегодня найти тропинки, по которым шли первые путешественники, открывшие людям моря, острова и новые земли Сибири, Камчатки, Сахалина, Дальнего Востока? Те тропы заросли, а некоторые реки превратились в рукотворные моря. Однако появились другие, быстрые асфальтовые или рельсовые дороги. По ним за несколько дней можно добраться от Москвы «до самых до окраин». На летающих металлических птицах огромное пространство Сибири преодолевается за несколько часов.

Сибирь – щедрая, величественная земля. Она, в прошлые века глухая, пугающая окраина Российской Империи, сегодня превратилась в благословенный богатейший край. Русские люди оживили ее своим трудом, верой и любовью.

А начиналось с малого: первые переселенцы разрабатывали на новых землях рудники, добывали пушнину, строили остроги, которые превращались постепенно в прекрасные города. А уж маленьких поселений, деревень и деревенек – и поныне не счесть.

Для многих Сибирь стала родной, а города и села – малой родиной, по которой так тоскует сердце, если волею судьбы приходится покидать родительский дом. Не меркнет в памяти ее любимый лик, запечатленный в детских воспоминаниях, хранящих ароматы клеверных лугов и земляничных полян, сладость ключевой воды с привкусом кедровых орехов, образы долгих, своенравных рек, текущих за горизонт. Таежная полноводная река, похожая на библейскую «реку Жизни», не только эту жизнь дает, сопровождает и обеспечивает, но своим природным примером нравственно формирует личность, воспитывает у любого сибиряка – целеустремленность, верность родным берегам, стремления к свободе. Много на такой «Божьей дороге» поджидает человека неожиданностей, которые потом осознаются не как случайности, а как судьба. Особенно важны встречи, к каждой из которых надо относиться внимательно, как к предначертанию. Одна из таких встреч произошла среди глухой тайги на берегу златогривого Илима.

Почту приносили после десяти, письма и почтовые извещения раскладывали на деревянном приступке высокого старинного зеркала, что стояло в углу зябкого и гулкого вестибюля главного корпуса техникума. По неизбывной традиции на перемене после второго часа занятий студенты бегали вниз, к зеркалу, надеясь на весточку или перевод, там толпились даже те, кто и не ждал сообщений. Это было и развлечение, и ритуал, и дань надежде.

Степан Беловодов сегодня оказался счастливчиком, он получил письмо от сестры. Тут же разорвав конверт, он мгновенно пробежал глазами написанное. Все как обычно. Слава Богу, родные здоровы. Озадачила только приписка в конце: сестренка сообщала, что наконец-то продала дом.

Сначала Степан не понял, о каком доме идет речь, но внимательно перечитав письмо, обомлел. Сестра продала родительский дом! Тот, в котором они провели детство и жили с матерью до ее смерти. Известие расстроило молодого человека. Он вышел на улицу, сел на деревянную скамейку, что стояла слева от входа, и, глядя на Ангару, предался щемящей печали.

Дом-то, уж если по-честному, на отдельный деревенский дом походил мало: это был прируб к добротному дому Перетолчиных. Но все-таки со своим двором, хлевом и амбаром. Главное, это был дом, куда отец вернулся с фронта, где он прожил последние дни жизни, где потом детям все счастье в жизни дарила мама. Три окна его выходили на разноцветное поле, которое каждый год засевали пшеницей, рожью, горохом и овсом. Рожь вырастала высокой, он любил слушать осенью перезвон сухих колосков. Рядом с рожью тянулись поля пшеницы и овса, а гороховые наделы вспомнились сладко, с урчанием в животе.

Сегодня последняя ниточка, что соединяла молодого человека с родным краем, оборвалась. Могла ли сестра поступить по-другому. Нет, конечно. Она, как и Степан, живет в другом месте, правда, недалеко от их деревни. Ну и что. Охрану к дому ведь не поставишь. Если он пустует, быстро все приходит в негодность: и заплот, и ворота, и внутреннее убранство, оставшееся от счастливого детства. Правильно, что продала, – мысленно вздохнул молодой человек. Но все равно жалко, ведь не стало их всего любимого, дорогого, как теперь жить без образа родного жилища.

Степан прикрыл глаза, и перед ним, словно в кадрах из кинофильма, предстало маленькое зальце в три окна, небольшой столик в простенке, занавески на окнах прикрывали только нижнюю их часть, чтобы больше света попадало внутрь. Кухня отделена от зала дощатой перегородкой, в углу русская печь. Вот и все его родные хоромы, хоть и маловаты были, но места всем хватало, особенно летом. Сеновал, амбар, хлев, большой двор, а за ним огород, казавшийся без конца и края.

Было… Ничего не осталось. Лишь воспоминания. Пока в деревне стоял этот дом, связь с малой родиной ощущалась кровной, словно телесной. А сейчас? Только мамина могилка на деревенском кладбище напоминает о том, что была у них семья.

Зазвенел звонок, Степан, не преодолев растерянности от сообщения, поднялся со скамейки и медленно пошел по аллее в сторону общежития. Остановился не сразу, слыша за своей спиной повторяющийся окрик.

– Степан, ты куда? – Оглянувшись, он увидел на крыльце своего приятеля Костю.

– В общежитие надо.

– У тебя что, затмение? Ты что, не знаешь, что сейчас будет?

– Костя, отстань тошно мне. Не до твоих шуток.

– Да я не шучу, Степа. Сейчас распределение на производственную практику начнется. Четыре года ждали.

Костя, запыхавшись, догнал Степана, схватил его за руку и потащил в учебный корпус.

– Ну чего ты как репей пристал.

– Пошли, пошли. – Константин крепко вцепился в друга.

Степан, до конца не осознавая причины, нехотя пошел с ним.

В аудиторию они поспели последними, вошли вслед за директором.