Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

— Родители, пожалуй, пора. Собирайтесь понемногу, да не затягивайте. Время идет, а жизнь уходит.

Соня с Димой даже не стали делать вид, что не поняли, о чем речь. Чуть ли не каждый день уезжают друзья. Каждый такой отъезд отзывается в душе и болью, и интересом, и уважением к отваге храбрецов. Это на их биографии вторая такая мощная волна массового переселения. Первая, лет пятнадцать тому, для них была невозможна: Фирочка еще была с ними, не разорваться же ей между двумя дочерьми! Остались.

А потом, простившись с мужем, Фирочка как-то утратила вкус к жизни. Да и сердце ее совсем не хотело трудиться, не видя смысла. Но обещанные девять лет она все же жила, хотя больше воспоминаниями. Нет, конечно, не только. Единственный внук — свет в окошке. Стареющие рядом с нею подруги — всегда есть о чем поговорить, хотя она, Фирочка, больше слушатель, чем рассказчик. Соня, как может, старается скрасить старость матери, горюет вместе с нею об отце, уговорила взять в дом собаку, Фирочка, как могла, сопротивлялась, а потом это крапчатое чудо под радостной кличкой Джой только что не на руках носить стала. Конечно, горевала, когда друзья уезжали из страны. Так и угасла.

Теперь вот снова потянулись евреи, как перелетные птицы осенью, только без малейшей надежды на наступление новой весны. Прощания сухие, короткие, трудные — навсегда.

Обратной дороги нет и не предвидится. Да и кто способен на эксперименты с собственной судьбой, а тем более с судьбой детей?

— А ты знаешь, дело, пожалуй, совсем не в этом. Друзья приходят, друзья уходят. Больно, но — заживает, как рана. Мы родных теряем и остаемся живы. Рубцы, правда, остаются, но это жизнь, от этого не умирают. — Соня с Димой чаще всего теперь обсуждают именно эту тему, она сгущается в воздухе, застилает другое. Становится главным смыслом, главной проблемой, со всеми ее гранями.

— Мне кажется, главное — это определить, что у нас впереди, — размышляет вслух Дима. — Вот у меня школа, начинал, можно сказать, с пустого места, а теперь уже и олимпийский чемпион есть. Как бы свое детище, куда от этого уходить. А с другой стороны, отлаженный механизм, уйди я завтра — ничего не изменится, кроме таблички на дверях кабинета. Имя-фамилию поменяют, остальное и без меня останется, как при мне.

Соня по натуре большая спорщица, но тут тот редкий случай, когда она с мужем согласна:

— У меня и табличку менять не надо. Меня ждут чисто количественные накопления. Еще одна книга о преимуществах социалистической экономики или о принципах судопроизводства в условиях социализма. В лучшем случае — об особенностях марксистско-ленинской эстетики. То есть практически толчение воды в ступе. И нового в оставшееся время ничего не предвидится. Возраст пенсии надвигается, как паровоз из тоннеля, знаешь как страшно!

— Ну, значит, сын прав. Наше время подвинуться, дать ему принимать решения. А он сказал, надо собираться.

Собираться надо в основном с силами — предстоит совсем другая жизнь, она заставит сбросить и забыть старые проблемы, как сношенные одежки. Смотреть вперед с верой и надеждой. Страшно? Другая страна? Скорее, другая планета — историческая родина.

Не так-то просто. Оказывается, наша планета так мала сегодня, что «историческая» родина или «доисторическая» — это, скорее, понятия географические. Никому еще не удавалось зачеркнуть прошлое. Если, конечно, не брать крайние случаи — безумие, амнезия. Жизнь не проходит бесследно, остаются память, опыт, чувства. Остаются характер, принципы, ожидания. Трудности и радости. Жизнь. Остается любовь. Именно любовь движет нами настолько, насколько мы люди и насколько мы можем подчинить себе обстоятельства. Но кто же мог себе представить, что придет час, когда миром станет править вирус, мизерная по размеру и могучая по действию сущность! Остается верить, что время быстротечно и плохое уйдет так же неизбежно, как уходит хорошее.

Рука об руку

— Ты где? Не прячься! Родная моя, мне страшно, я тебя не вижу.

— Я с тобой, не бойся, просто меня не видно. Меня теперь ниоткуда не видно.

— Но ты есть! Скажи, что ты есть! Я без тебя не умею. И не хочу. Даже если ты далеко, мы ведь все равно вместе. Нам поврозь нельзя, надо вместе, как раньше. Зачем все переделывать по-другому?

— Так надо. И не спрашивай почему, сама знаешь не хуже меня. Все, что имеет начало, имеет конец. В моем случае это называется словом «смерть». Но дело не в словах. Хочешь — считай, что я везде, если тебе так проще. Хотя это неправда. Везде — это только Бог. А я человек. Была. На самом деле меня больше нигде нет. Земная жизнь кончилась. И хорошо, потому что слишком долго было больно, гадко, стыдно и безнадежно. Когда понимаешь, что тебя принимают за отработанный материал, за овощ, надо либо обманывать, либо скандалить. Обманывать проще? Как кому, мне было тяжко. А скоро будет совсем легко, когда забудут.

— Нет, тебя не забудут. Пока люди соприкасаются с культурой, пока жива тяга человека к красоте — жива ты. На экране, на фото, на старых афишах, в книгах и альбомах — в людской памяти, уважении и любви. В моем сердце. В моем каждом дне. Живи, не уходи!

— Я не ухожу. Я ушла. Совсем. Навсегда. Жила, пока верила в свою миссию, предназначение. А потом, когда ослепла, глаза открылись. И оказалось, что я просто инструмент для передачи людям придуманных кем-то зрелищ, проще говоря, шоу.

— Нет, все не так. Тебя оценили нормальные люди, и еще оценит время. Сегодня память материальна, ее можно держать в руках, видеть глазами, слышать ушами. И восхищаться. И сохранять. Я видела, как с тобой прощались, я видела, сколько людей пришли поклониться, проститься. От всей души.

Беда, что под конец рядом оказались не те. И горькая правда: ты сама их выбрала, этих