Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

В Москве «коллега», представившийся Николаем Григорьевичем, звонит мне в гостиницу и назначает рандеву возле ресторана «Берлин». Минут пять я топчусь в условленном месте. Подходит молодой дядя с военной выправкой и на главный вопрос о задании повторяет слова ленинградского коллеги, что суть поручения мне изложит очередной Николай Григорьевич из нашего посольства в Лондоне. В посольстве на Хайгет-стрит третий Н. Г, ещё более молодой, формулирует задание: следует подружиться с британским студентом, который может в будущем стать заметной фигурой. Дело нехитрое, так как проверить мою догадку о будущей карьере студента не смогли бы и десятки Николаев Григорьевичей.

В общежитии Лондонской школы экономики и политических наук я приятельствовал с парнем по имени Майк лишь потому, что его комната оказалась рядом. Парень был из семьи предпринимателя средней руки. Его я и назвал в качестве перспективного в будущем политика. Перед отъездом домой мой Н.Г. из службы атташе по культуре сказал, что я должен представить его Майку как своего друга.

Сел за руль и – ей-богу, не преувеличиваю – петлял по Лондону, прежде чем подъехать к общежитию на Рассел-сквер. Моего приятеля мы нашли в студенческом баре. Я их познакомил за кружкой пива, и на другой день Н.Г. диктует мне текст на почтовую открыточку (дату не ставьте). Текст примерно следующий: «Дорогой Майк. Извини, что долго молчал. Много преподавательской и исследовательской работы. Посылаю с моим другом (пропущено) небольшой сувенир. Надеюсь, тебе понравится. Обнимаю, Володя». Далее Н.Г. инструктирует, что с этой минуты с адресатом послания я должен прервать всякие связи. Он, видимо, доложил о выполнении своей миссии, а я поступил как велено, в чём дал расписку [467] .

… В гостинице ещё успеваю на завтрак. «Толмач» мрачен; на яичницу с беконом не смотрит: его мутит «после вчерашнего». Только крепкий чай – и в аэропорт. В Шереметьево-2 прощаемся: мне на поезд и в Питер. А через неделю – выволочка от митрополита Антония (Мельникова). И не за «речевой контакт» с Антонием (Блюмом), а за то, что в Лондоне я… не ночевал в гостинице! Как сказали бы первоклашки в школе с усиленным изучением английского, «брэд оф сив кэйбл!» («бред сивой кобылы»).

Из-за таких вот «проработок» и «вызовов на ковёр» основатель и главный режиссёр Московского театра на Таганке Юрий Любимов в 1984 году, находясь в Лондоне, попросил политического убежища. В начале 1984 г. Юрий Любимов ставил там пьесу по роману Достоевского «Преступление и наказание». И сделал неосторожное заявление для печати – сказал, что в 65 лет у него нет времени дожидаться, пока советские чиновники начнут понимать культуру, которая достойна его страны. Через несколько дней он повторил эти слова для советских радиослушателей на радиостанции Би-Би-Си. По советским понятиям – преступление. И сразу последовало наказание: он был смещён с должности главного режиссёра театра [468] . И это при том, что в 1940–1947 гг. начинающий Юрий Любимов служил конферансье ансамбля песни и пляски НКВД [469] . (Это как если бы Гитлер организовал ансамбль песни и пляски Гестапо.) А уж потом – от Лубянки до Таганки. И когда Любимова упрекали, что его жутко смелый театр существует с разрешения КГБ, при покровительстве Андропова, он в ответ говорил: «Дорогие мои, да у нас всё существуют с разрешения КГБ; если КГБ не разрешит, то никто не будет существовать».

… Через год-полтора «буря в стакане воды» по поводу моей «неночёвки» утихла; Лубянке было не до этого. Примерно тогда же разразился очередной скандал. Тогдашний заместитель резидента КГБ Олег Гордиевский перебежал к англичанам. А незадолго до этого он вышел из посольства с пачкой секретных документов. Гордиевский направлялся на очередную встречу со своим куратором Джоном Скалеттом. Тот, между прочим, потом возглавил МИ-5 (контрразведку). У ворот Гордиевский столкнулся с резидентом – генералом Аркадием Гуком. Экс-полковник, а позже перебежчик вспоминал, что это был один из самых страшных моментов в его жизни. «Конец!» – подумал он. Но Гук настолько торопился, что не взглянул на него [470] . Зато за нами был нужен глаз да глаз…

И вот моя поездка на конференцию в ГДР. И всё – по прежнему сценарию. Накануне отлёта, с шести утра, прогулка вдоль Шпрее, Унтер-ден-Линден, Бранденбургские ворота, Берлинская стена… При входе в гостиницу, с сигаретой в зубах, – всё тот же «источник». Упреждая разгул его буйной фантазии, рассказываю об увиденном, затем, с особым нажимом: «А в гостинице я ночевал! И в Лондоне тоже ночевал!» И глядя в его блудливо бегающие глазки, добавляю: «Так и передайте!».

В те годы был популярен такой рассказ. Два советских скрипача были направлены за рубеж для участия в международном конкурсе. Настоящий занял второе место и расстроился; «подсадной» – последнее – и как с гуся вода.

– Да что ты переживаешь! Второе место тоже хорошо!

– Так за первое место дают поиграть на скрипке Страдивари!

– Но у тебя прекрасная скрипка!

– Тебе не понять, что такое скрипка Страдивари! Для меня – поиграть на скрипке Страдивари – то же самое, что для тебя – пострелять из маузера Дзержинского!

Но это – скрипач с мировым именем, – попробуй не пусти его на международный конкурс! А с тогдашней «мелочёвкой» разговор был короткий. Вспоминает Эдуард Успенский, детский писатель, давший «путёвку в жизнь» Чебурашке.

Наши писатели были жутко боязливыми. А мне приходилось защищаться на каждом шагу. Например, организуется поездка кинематографистов за границу, в Швецию. Я подаю заявление. Через некоторое время отвечают: «Ваши документы пришли. Вам отказано». – «Кто отказал?» – «Мы таких вещей не говорим». Я упираюсь: «Как так? Я документы сдал? Сдал. Вы их получили? Получили. Объясните мне, кто и почему отказал». Не отвечают.

Тогда я пишу письмо: «Мне отказали в поездке, прошу ответить почему». Не отвечают. Тогда я пишу письма в «Правду», «Комсомолку», «Известия». Мол, меня не выпустили за рубеж, прошу ответить, на какую разведку я работаю. Набрасываю проект письма, а Толя, мой секретарь, доделывает, чтобы границу закона не перейти. Самое смешное, что «Мурзилка» и «Весёлые картинки» тоже получали от меня такие письма.

Так было каждый раз, как собиралась поездка: меня вызывали и говорили, что я не поеду. Не пускают, например, в Финляндию. Я опять начинаю письма писать и звонить. Если мне не отвечают, я пишу письмо в Госконтроль. Это была тактика – кто кого измотает. Я их замучил. За три