эпохи забыло о [своей] колыбели и о сладости молока. После определенного времени, [в течение] которого дитя было букетом цветов в руках отца и плодом в объятиях матери, оно познало вкус сладкой и соленой воды и хлеба судьбы. Пришли в движение ноги исканий. Я странствовал по востоку и западу. Страждущую душу посещали сомнения. Всякий раз бегал и играл с беспризорными детьми. Когда ведущий счет мгновениям довел счет жизни до слова «четвертый», до четвертой строки и четвертого листа{820}, отец, жаждавший [испить] воды воспитания, взял меня за руку и отвел в начальную школу постижения разума. Он вызвал мавлана ‘Абд ал-Му’мина Сулхи, отец и дед которого были
адибами, секретарями и счетоводами моего деда и моего отца, и вручил меня ему. Господин
устад взялся за мое воспитание и поручился [за меня]. В начальной школе я стал учиться вместе с группой своих сверстников и родственников. Среди них был цветок из сада маликов Малик ‘Ала’ ад-Дин сын Малика Абу Исхака, благодаря дружбе с которым я полюбил школу. Обучение и занятия в школе шли успешно. [Благодаря] строгости отца и стараниям
устада я выучился азбуке, преуспел в чтении Корана, стал отличать белое от черного, [научился] /
453/ держать
калам кончиками пальцев. Внешне я заучивал наизусть трактаты, решал задачи, однако в действительности память моя ослабла, я стал забывчивым. Помнить о внешних обстоятельствах и забывать о скрытых знаниях — это уже другой закон шариата и другой путь изложения обстоятельств дела. Среди споров, обучения и приобретения знаний, впитывания [содержания] бесед блаженная сень отцовского воспитания сошла с чела счастья{821}. Случилось это в полдень в четверг 9-го числа священного месяца зу-л-хиджжа 989/ 4 января 1582 г. (соответствует году Змеи [тюрко-монгольского календаря]){822}. На сердце открылись врата печали и тоски, в душу закралось беспокойство. Базар трагических событий оживился. Настал черед бойкой торговли не имеющими спроса товарами. У торговцев товаром «распри» товар перестал иметь спрос. Отчаяние сменилось надеждой. Взошла звезда недружелюбия. Каждое утро я читал в дневнике о преуспеянии своих дел и каждый вечер находил написанный на скрижалях моих обстоятельств начальный бейт газели о печали. Не было начала ни утру безнадежности, ни конца вечеру смущения. Братья — [это те, кто] отменяет сострадание к сыновьям Йа’куба{823}; помощники — те, кто лишает надежды на помощь и заставляет испытать несчастье; лекарство — это обреченность на скитания по стране страданий. Исцеление — это изгнание из лечебницы желаний. Печаль — это
машатэ, [причесывающая] волосы на висках сердца. Страдание — это то, что вышивает ковер и украшает [им] место собраний. Бессилие — заместитель мощи врагов, слабость — помощник руки благодеяний, результат неведения, следствие незавершенности, отъединенности от общества, предмет зависти судьбы; вместо налаженности — скитание, пословица об изменчивости судьбы — наставник способности мыслить; меланхолия — это то, что сводит с ума и питает мозг; это черная желчь обливающегося кровью сердца, бальзам от усталости, колкости прихотливых тиранов; [средство], способствующее заживлению ран, рассыпание алмазов неразумными противниками; взамен радости — скитание по стране потерявших присутствие духа; мечта о запретном — это извлечение черной точки из пораженного сердца. Небо [жаждет] отмщения, земля выражает недовольство взращиванием скорби; нарцисс, наблюдая мою тоску, сожалеет об утраченном; лилия в описании моего состояния удовлетворилась молчанием и немотой; это — весна, обновляющая цветник внутренней печали; /
454/ это — листопад и осыпание плодов с дерева от всевозможных мерзостей{824}; это — восход утра через световое окно в темной келье уединения; это — пламя огня, сжигающее надежду; это — вечер в жилище и месте покоя; это — рассыпанные локоны свидетеля превратностей судьбы; это — утешение беспокойного сердца; это — погружение в пучину бесплодных мечтаний; это — воображение покоя в пасти дракона и в когтях леопарда; это — мечта об отдыхе на морском дне и в пасти крокодила; это — праздничное сборище; это — собрание в доме, где еще носят траур; это — собрание радости и увеселения, опочивальня бед и несчастий. Несмотря на все причины, частью которых являются приведенные изречения, у меня было постоянное желание достичь совершенства. Лишенные жизненной силы капельки росы моего бытия без формирования жемчужины{825}, похваляясь на троне нравственного величия [своей] исключительностью, обрели степень бесполезности (?).
Братья, которые не держали в сердце другого желания, кроме обеспечения [себя] поместьями и земельными угодьями, и [которые заботились лишь] об обработке земли и снабжении водой, ‘амилем{826} и ответственным за урожай назначили мавлана ‘Абд ал-Му’мина Сулхи, который заботился о моем обучении. Упомянутый мавлана не осмелился нарушить их приказ. Поскольку он поневоле{827} оставил начальную школу, то поручил обучение [сего] раба своему младшему брату, мавлана ‘Абд ал-’Азизу. В то время я уже отличал «белое от черного» и кое в чем разбирался. Вопросы, [связанные] с молитвой и обязательными религиозными предписаниями, я изучал у шайха Калб-’Али Джаза’ири; «Алфийа», «Джа’фарийа»{828} и ряд книг по фикху я читал с шайхом Мухаммад-Му’мином сыном шайха Салиха Джебели. Тогда, когда вышеупомянутый в силу необходимости уехал в Герат, началась осада Герата, и после взятия крепости он погиб смертью мученика от рук узбеков{829}.
В то время те края почтил своим присутствием величайший саййид, занятый поисками истины философ Амир Зийа ад-Дин Табатабайи Зуварайи. Внешне он занимался изучением грамматики и логики. Однако благодаря жемчужинам [знаний] и образованности того сведущего саййида [ему] стало известным неизвестное и он воспринял полную благодать. В течение тысячи дней он обучал [теологическим] наукам. Большая группа систанцев с благословения стремящегося к истине саййида стала разбираться в вопросах своей веры. /455/ Мудрейший мавлана Дуст-Мухаммад Футухи{830}, который также был учеником мавланы ‘Абд ал-Латифа, отца мавланы ‘Абд ал-Му’мина [Сулхи], вместе с [сим] рабом ходил на занятия и участвовал в спорах. У него я учился каллиграфии. Поскольку он обладал поэтическим даром, то сочинял блестящие оды-панегирики. Он был постоянным собеседником моего брата, Малика Махмуди, — брат необычайно любил поэзию. Его стихи и [стихи] старшего брата, Малика Мухаммеда «Кийани», приведены в тазкира «Хайр ал-байан»{831}. Мавлана Футухи уговаривал [сего] раба [попробовать себя] в сочинении стихов. В один из тех вечеров я был у брата. Словно Плеяды, там собирались поэты. Чтобы проверить свой [поэтический] дар, я решился [сложить] стих. Получилось следующее четверостишие-экспромт:
От вздохов в груди нашей скопилось пламя,
Тем пламенем мы сожгли «товар» своего благополучия.
Ни страха перед адом,